История одной семьи - Роза Вентрелла Страница 6

И поэтому, не спрашивая у папы разрешения, они решили обратиться к опытному врачу, а не к семейному, который, по словам матери, не смог бы отличить простуду от туберкулеза. Они отвели меня к доктору Коломбо, педиатру, известному всему району и очень дорогому. За визит платила бабушка, иначе бы папа ужасно разозлился.

Врач тщательно осмотрел меня и заявил, что все в порядке. Он прослушал мне живот и грудь, взглянул на язык и белки глаз. Он много говорил и ни разу не запнулся, не плевался, как некоторые старики в нашем районе, не чесал голову. Отработал сполна весь гонорар в три тысячи лир. Да так хорошо, что мама и особенно бабушка извелись от желания поговорить с ним, поделиться своими версиями происходящего, рассказать, как уже несколько дней глаз не смыкают, пытаясь понять, что со мной творится. Но доктор не дал им и рта раскрыть, утопив в потоке слов, в основном непонятных, и пришел к выводу, что я слишком быстро развиваюсь для своих семи лет: кости растут, и это требует от организма много энергии. Порекомендовал есть конину и печень, чтобы укрепить здоровье.

Он попрощался с довольным видом, а мама и бабушка, наоборот, впали в оцепенение, возможно ошеломленные потоком невнятицы, и размышляли над болтовней доктора всю дорогу. Мы медленно шли по виа Спарано, роскошной улице Бари, по направлению к дому.

Если бы кто-то в первый раз прошел эти пятьдесят шагов, то они, скорее всего, показались бы ему ерундовым расстоянием, но на самом деле оно было больше океана. Эти пятьдесят шагов разделяли белое и черное, хорошее и плохое, так много всего, что — мне это поведал папа, когда я была еще малышкой, — даже американские солдаты во время Второй мировой войны сообразили написать на стене у площади Федерико ди Севилья такое предупреждение: «Out of bounds — Off limits — From 18:00 hrs to 6:00 hrs» [7], потому что голодные обитатели старого Бари под покровом тьмы не гнушались украсть у солдат несколько долларов.

— Не забывай, Мари, — сказал мне папа в тот день, водя пальцем по надписи на стене, — вечером тут закрыто для всех, и для маленьких, и для больших.

— Папа, — возразила я, — но ведь война закончилась.

— Как же, закончилась… Не завидую тем, кто, как и ты, Мари, в это верит. Война здесь никогда не заканчивается.

Уже подходя к дому, мы встретили тетушку Анджелину: она ждала нас в дверях, чтобы переброситься парой слов с бабушкой Антониеттой и моей мамой.

— Ну и чего там, у дохтура? — спросила тетушка с опаской.

Подражая ученой речи врача, мама с бабушкой принялись степенно рассказывать ей, как обстоят дела с плотью и кровью. Потом повторили ту же историю для тетушки Наннины с длинным лошадиным лицом и для других соседок, которые ждали нас у дверей нашего дома и шушукались. По правде говоря, реальное состояние моего здоровья было новостью весьма незначительной в сравнении с теми домыслами и фантастическими историями, которыми обменивались тетушки, покачивая головами.

— Кто учится, у того и ум ловкий, и руки, — сказала жена Пинуччо Церквосранца.

— Бедные мы, невежественные. Эти врачи могут вертеть нас, как омлет на сковородке, потому как мы ничего не понимаем, — отозвалась тетушка Наннина.

— Да, все они считают себя лучше нас, как докторишка, внук ведьмы.

«Докторишка», старший брат Магдалины, был из числа тех немногих в нашем районе, кто учился, и учился по-настоящему. Причем не только в школе, но и два года в университете. Когда моя мама говорила с ним, то до дрожи в коленях боялась произнести что-то неправильно, выразиться слишком резко или слишком мягко или просто сказать слишком много или слишком мало. Все называли его «доктор», так что я, будучи ребенком, даже не знала, каким именем его крестили. И пусть он так и не получил диплом, но все равно нашел хорошую работу: стал начальником железнодорожной станции линии Бари — Барлетта. Он всегда говорил так напыщенно, что лишь немногие старики в нашем районе понимали его. Все эти вычурные слова, которые он произносил, покупая хлеб или здороваясь с тетушками, восхищали окружающих и вызывали уважение. И пусть речей доктора не понимали, это не мешало соседям кивать, слушая его тирады, и возводить глаза к небу, словно говоря: образование — прекрасная вещь. Он мог бы поиметь всех в зад, а они бы ему только кланялись.

— Может быть, это потому, что они и вправду лучше нас, — сухо сказала моя мама.

Тетушки какое-то время молча переваривали ее заявление, и на лицах у них отражалось смятение вперемешку с нежностью. Затем, как по волшебству, они кивнули, одна за другой, как будто в злосчастном мамином замечании содержалась причина незначительности их существования.

Мама с бабушкой открыли старую дверь со скрипучими ржавыми петлями и зашли домой с недовольными лицами. Их больше не радовало, что у меня все в порядке, стоит только добавить в рацион побольше мяса. Не радовало, что кости у меня растут и это требует от организма энергии. Они очень неохотно принялись готовить, время от времени поглядывая на потертые и шелушащиеся стены, на раковину, когда-то блестевшую хромом, а теперь позеленевшую, на потрескавшийся пол. А может быть, я тогда в первый раз остановилась, чтобы рассмотреть детали, которые до той поры казались мне совершенно обычными. К уродству привыкаешь, ведь привыкла же я к лицу тетушки Наннины, и в конце концов оно перестало казаться таким уж страшным. А еще я привыкла к бедности. Деньги почти ничего для меня не значили — и когда они были, и когда их не было. А теперь все внезапно стало очень ясным. Наверное, именно в то утро мне в голову пришла мысль, что надо учиться как можно усерднее, гораздо усерднее, чем учился брат Магдалины, и что в этом мое единственное спасение.

В чем причина моей худобы и кругов под глазами, никто, кроме меня, не знал, и наконец наступил день, когда я решилась преодолеть свой страх. Мама всегда учила меня, что прогуливать школу — страшный грех. Винченцо лишил ее сна, когда несколько дней шлялся по окрестностям, вместо того чтобы прилежно исполнять свои обязанности школьника. Однако всякий раз находилась соседка, которая замечала, как он бездельничает все утро с рюкзаком за плечами, и сразу же предупреждала нашу маму. Впрочем, Винченцо все равно не хотел ни учиться, ни вести себя так, как полагается хорошему сыну. Но в тот раз я была уверена, что у меня есть очень веское основание пропустить школу. Даже учитель Каджано, призывавший нас всегда и во всем идти до конца, поддержал бы мою затею. Поход в дом Николы Бескровного был моим, и только моим делом. В то время я еще не знала, в какие сомнительные предприятия вовлечен отец Микеле. В противном случае у меня, может, и не хватило бы смелости шпионить за ним через окно. Тогда же мне было известно только одно: у него всегда полно денег. Никола одалживал их почти всем в нашем районе, и если кто-то не торопился возвращать долг, с ним случалось что-нибудь плохое. Бескровный продавал контрабандные сигареты и кое-какую дрянь похуже сигарет, о чем я узнала много позже.