Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум Страница 6

Нет, «отнять» не годилось.

«…ко всякому, кто может навредить вашей дочери. Любя, я и сам стремлюсь оградить ее от любой напасти. Поэтому прошу вас понять и признать: мы на одной стороне. Главное, чего хочу я, полностью совпадает и с вашим желанием — сделать Ануш счастливой. Главное, чего я мог бы опасаться, — недодать ей счастья. Зная, как Ануш любит и уважает вас, я не решился бы противопоставлять наши с ней отношения миру ее семьи. Тем более что этот мир мне самому очень симпатичен…»

Ну Георгий, подумал Стемнин, покачав головой… Он уже не слышал ни музыки и разговоров в комнате, ни городского гула, не обращал внимания на сгустившийся сумрак, из-за которого бумага стала шершаво-голубой.

Наконец все было готово. Он перечитал еще раз. Тщательно вымарывал все зачеркнутые слова, пока на их месте не появились плотные, вдавленные в бумагу чернильные прямоугольники. Только сейчас он заметил, что на улице совсем стемнело, и подивился, как мог писать в такой темноте. Взгляды сидящих в комнате обратились на Стемнина.

— Тихо. Тишина! Илья будет письмо читать. — Лина выключила музыку.

— Не умею я читать. Лучше сами прочтите.

— Отлично. Ну-ка подай его сюда! — обрадовался Паша.

— Нет, Павел. Ты будешь святотатствовать и глумиться.

— Ничего подобного. Я прочту с выражением.

— Этого я и опасаюсь.

— Можно мне? — решительно сказала Ануш, и Стемнин отдал ей три исписанных и исчерканных листка.

Первые слова она прочла вслух, но потом умолкла, не слушая протесты Гоши с Пашей, кричавших, что им тоже интересно. Стемнин слабо улыбался. Он пытался понять, где сейчас читает Нюша.

— Илья! По-моему, ты гений! — сказала Ануш очнувшись.

Говоря это, она внимательно смотрела не на Стемнина, а на Георгия, точно сверяла его образ с только что увиденным в письме. Следующей читала Лина. Паша, гримасничая, подглядывал из-за плеча. Последним листки получил Хронов. По его реакции нельзя было понять, одобряет ли он написанное.

С минуту собравшиеся молчали и были похожи на групповой портрет, запечатлевший начало эпохи больших перемен.

Вартан Мартиросович, Нюшин родитель, был знаменитый врач-уролог (насколько вообще уместно говорить о славе урологов). Он приводил людей, видевших Вартана Мартиросовича впервые, в состояние робости и оцепенения. Даже кадровых военных и директоров супермаркетов. В принципе впадать в дрожь при появлении хирурга-уролога более чем естественно. Стемнин, однако, в свое время впал в дрожь при первом визите, еще не зная о профессии Нюшиного отца. Вартан Мартиросович был сутулый седой здоровяк с пронзительными глазами под кочками зловещих бровей. При первом взгляде на Вартана Мартиросовича, при первых звуках его гортанного голоса делалось ясно, что перечить такому человеку невозможно. Но, даже если он ничего не говорил, а молча читал, он так густо сопел носом, что при этом урологе следовало держать рядом кардиолога — на случай возможной тахикардии и микроинфарктов. А еще очки… Бывают такие очки, неумолимые.

При всем том, как Стемнин понял позднее, властью в семье Никогосовых обладал вовсе не Вартан Мартиросович, а его супруга Адель Самвеловна, интеллигентная женщина с тихим голосом и вопросительным взглядом.

Стемнин лежал без сна и думал о письме. Он попробовал представить, как Вартан Мартиросович в полосатой пижаме и в своих жутких очках раскладывает почту, газеты, научный журнал, какой-нибудь «Вестник урологии», рекламные брошюры, потом берет в руки конверт, недовольно смотрит, резко вынимает письмо, встряхивает брезгливо. Насупившись, читает…

Никак не получалось вообразить смягчающееся лицо. Стемнин доверял своему воображению. Если он не может чего-то представить, значит, этого и не будет. Конечно, он понимал, что, если что-либо воображает, это далеко не всегда осуществится. И разумеется, происходит сколько угодно событий, о которых он и помыслить не мог. Но если он пытался вообразить некое событие, а оно не воображалось, можно было не сомневаться — такого не случится.

«Не вышло бы хуже». — Стемнин посмотрел на часы, ожидая, когда уже наступит утро.

Голос Хронова рвался на клочки плохой связью.

— Гоша! Что с письмом?

— Ничего. У меня оно.

— Так вы еще не отдали?

— Некому отдавать. Вартан наш Мартиросович во Францию уехал. Нюша на даче. Такие дела.

— Ты хоть своим почерком переписал? — спросил Стемнин уныло.

— Да, конечно. Спасибо еще раз…

— А на конверте оба имени поставил?

— Поставил.

— Ты только в почтовый ящик опусти, хорошо?

— Хорошо, Илюха, ты прости, я уже одной ногой на репетиции, после поговорим.

Так закончилась история с первым письмом. Точнее, само письмо — это и был конец истории.

Чем только не мерят время! Курантами, выстрелами пушек, заводскими гудками, страницами отрывного календаря, деньгами, стуком сердца. Вот уже несколько дней Стемнин слышал, как на кухне капает вода, гулко шлепая по оцинкованному дну мойки. Он закрывал все двери, но отгородиться от капели не мог: звук чутко достукивали мысли. Надо было вызвать сантехника, но Стемнин вяло надеялся, что однажды утром кран одумается и замолчит. Мерное шлепанье капель напоминало об утечках и потерях. Беззаботность впрок не напасешь. Пора было искать работу.

Даже затевая нововведения, консерваторы ремонтируют прошлое. Первая мысль, которая пришла в голову Стемнину, — обзвонить знакомых преподавателей. Преподавание, особенно после разговора с бывшей студенткой, он бессознательно числил единственной своей профессией. Перелистав телефонную книжку и перетасовав колоду визиток, он принялся звонить немногочисленным коллегам из других вузов. Доцент Малинкявичюс из Финансовой академии долго расспрашивал Стемнина, что стряслось, давал советы, как следовало разговаривать с администрацией, хвалился вышедшим учебником и командировкой в Бельгию, а под конец сказал, что у них культурологию вообще не преподают. Рената Сергеевна из педа попросила позвонить ближе к декабрю, но трижды повторила, что ничего не обещает. Домашний телефон профессора Колтуна, у которого Стемнин когда-то учился, изводил долгими гудками, а когда Илья Константинович чудом дозвонился до кафедры, задорный старушечий голос прокричал: «Молодой человек, каникулы на дворе, лето! Отдыхайте, загорайте, забудьте о науках до осени!»

Было понятно, что ближайший учебный год начнется без него. Даже веря в свою педагогическую стезю, в школу он пойти не решился. В районной библиотеке гремела презентация шоколадных подушечек «Кокетка», по Музею Горького бродили призраки в голубых полиэтиленовых бахилах, а в Институте русского языка со Стемниным разговаривали, как с иностранным шпионом.