Дочь циркача - Юстейн Гордер Страница 6

Помню только, что именно в то время мне стали сниться таинственные сны: мне снился человек моего роста, но то был не ребенок, а взрослый мужчина, в шляпе и с тростью, и вдруг в одно прекрасное утро он появился в нашей квартире. Он появился у нас примерно тогда, когда от нас уехал отец.

Я представлял себе, что в стране снов его кому-то недостает. Может быть, этот человечек тоже бежал от жены и детей, или за недостойное поведение его выгнали из сказки, в которой он жил. А возможно, он просто переходил из одной действительности в другую. Мне было интересно, не пробирался ли мой человечек обратно в страну снов, пока я спал. Я бы этому не удивился, потому что сам попадал во сне в ту страну. Меня удивляло другое: как он мог разгуливать по нашей квартире среди бела дня?

* * *

В нашем классе только у меня одного родители были разведены. Правда, отец одной девочки был коммунистом, а отец Ханса Улава сидел в тюрьме.

Я не находил ничего особенного в том, что отец с мамой были в разводе. Я любил бывать с каждым из них, но не одновременно. Кроме того, думаю, я получал больше подарков к Рождеству, чем другие дети. Я всегда получал два рождественских подарка. Мама даже тут не могла договориться с отцом, напротив, нужно думать, они состязались, стараясь перещеголять один другого. Друг другу они никогда ничего не дарили.

Отец брал меня смотреть состязания конькобежцев и прыжки с трамплина. Он знал время каждого спортсмена и особенно стиль. Не его вина, что я стал таким, каков есть. Мы были на Холменколлен и смотрели выступления трех «Т»: Туральфа Энгана, Турбьёрна Иггесета и Тургейра Брандцега [9]. Они прыгали еще до Вирколы [10]. Это было легко. Прыгать до Вирколы мог каждый дурак.

Когда мне было восемь лет, мы с отцом поехали на датском пароме в Копенгаген. Мы пробыли в Копенгагене только один вечер, но зато весь его провели в Тиволи. Я бывал в увеселительных парках и до этого, но копенгагенский Тиволи не имел ничего общего с Тиволи Ивара у нас в Тёйене. Я чувствовал себя туристом из отсталой страны. И с ужасом представлял себе, что датские дети подумают о норвежцах, если посетят Тиволи Ивара в Тёйене.

Отец был в прекрасном настроении, наверное, он гордился тем, что ему удалось увезти меня из страны, подальше от матери. На пароме он по-мужски сдержанно сказал, что маме будет полезно несколько дней пожить одной. Это была неправда, я чувствовал, что ей очень бы хотелось съездить со мной в Копенгаген, но об этом не могло быть и речи после того, как отец уже объявил, что в Копенгаген я поеду с ним. Думаю, отец понимал, что я предпочел бы посетить Тиволи с матерью. Мы бы ходили среди всех этих людей и рассказывали друг другу, что нам больше всего нравится и о чем мы думаем. Мы с мамой часто думали одинаково. Или просто сидели бы в кафе и болтали.

Карман у отца был набит датскими деньгами, и он хотел, чтобы мы покатались на автомобильчиках, на поезде привидений, на карусели, на американских горках, на колесе обозрения и проехались по туннелю любви. Мне было всего восемь лет, но я уже стыдился того, что еду с отцом по туннелю любви, к тому же у него плохо пахло изо рта. Мне было неприятно сидеть с ним в маленькой лодочке и слушать искусственный щебет птиц в туннеле, украшенном бумажными цветами и расписанном пастельными красками. Надо думать, отца это тоже изрядно смущало, во всяком случае, он все время молчал. Я боялся, что он вдруг обнимет меня или скажет, что здесь красиво: черт побери, как здесь красиво, Петтер, правда? Самое ужасное, я не сомневался, что именно это ему сейчас и хотелось сделать, он просто не смел обнять меня за плечи, понимая, что мне это не понравится. Может быть, именно поэтому мы оба молчали.

Я покатался на всех аттракционах, главным образом ради отца. Самому мне больше хотелось просто ходить по Тиволи и разглядывать все, что там было. Я решил разглядеть все вплоть до самой крошечной лотереи и палатки, торгующей колбасками. С первой минуты я уже знал, что это посещение потребует от меня потом напряженной работы, оно меня вдохновило. Я думал, что как только вернусь домой, открою у нас лучший в мире Тиволи. К тому времени я уже перестал рисовать и потому старался точно запомнить, как все было устроено. В конце концов мне удалось составить точное представление о копенгагенском Тиволи, но я был вынужден зарисовать его мысленно, заучить все наизусть. Мне было довольно трудно сосредоточиться, потому что время от времени приходилось смотреть на отца и отвечать на его вопросы, мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я недоволен поездкой. Перед самым уходом я выиграл красного плюшевого тигренка. Я отдал его какой-то плачущей девочке. Отец решил, что я добрый мальчик, он не понял, что красный плюшевый тигренок мне просто ни к чему. Если бы мама увидела, что я выиграл, она бы умерла от смеха.

Еще в Тиволи я сконструировал поезд-привидение, начиная от качающихся скелетов и кончая привидениями с чудовищами. Но я также поместил в туннель и живого человека, обычного человека в шляпе и пальто, он мог бы стоять там и есть, к примеру, морковку. Мне казалось, что едущие в поезде должны закричать от страха, когда вдруг увидят в туннеле самого обыкновенного человека.

В некоторых случаях вид человека может испугать не меньше, чем вид призрака, во всяком случае в туннеле с привидениями. Призрак — это фантазия, а если в фантазию попадет что-то реальное, это пугает не меньше, чем явление духа в реальной действительности.

Я очень испугался, когда в первый раз увидел маленького человечка с бамбуковой тростью наяву, а не во сне, но вскоре привык к нему. Если бы неожиданно из леса выглянул эльф или тролль, мы бы, конечно, струхнули, но рано или поздно привыкли бы к ним. Ничего иного нам бы не оставалось.

Однажды мне приснилось, что я нашел кошелек с четырьмя серебряными долларами. Я бы страшно удивился, если бы, проснувшись, обнаружил этот кошелек в своей руке. Мне пришлось бы попытаться убедить себя, что я сплю и должен проснуться еще раз.

Мы думаем, что бодрствуем, когда видим сны, но мы знаем, что бодрствуем, когда не спим. Я придумал теорию, что маленький человечек с бамбуковой тростью спит где-нибудь в стране снов и ему только снится, что он попал в нашу действительность. Уже там, в Тиволи, я был значительно выше его. Я начал звать его Метром, поскольку он был не выше метра.

Я ничего не сказал отцу об этой поездке, жаловаться мне было не на что. Наверное, несправедливо, что все мое вдохновение досталось маме, она все больше ревновала меня к отцу, потому что он повез меня в Копенгаген.

— Ты просто заразился этим Тиволи, — сказала она спустя несколько дней после моего возвращения.

— Мне кажется, что в прежней жизни я был большим Тиволи, — вырвалось у меня.