На первом дыхании - Владимир Маканин Страница 6

Когда я засыпал, я обычно думал либо о Гальке, либо о том, как спасти мир. Но в эту ночь я, конечно же, думал о ней.

Небо было светлое и ясное, как над среднерусским полем. Или над степью. И кажется, если вдруг оглянешься — будет пустота, ковыль, кони без седел. И небольшие круглые горки.

Но ничего этого не было и в помине. Город — и лишь дома, дома, дома. Башни. Глядятся как кубики, но тоже любопытно, и тоже манит к себе — люблю утро. Где б ни случилось.

* * *

Но это не значит, что утро любит меня. Утро началось скверно. Едва я явился, меня встретил начлаб — перехватил в коридоре. Хрен лысый. И уже было ясно, что он специально меня поджидал.

— Убирайтесь! (Он был на «вы» даже в эту трудную для него минуту.) Вы не будете у меня работать!

И он пустил петуха на высокой ноте:

— Трепач несчастный. Вон!..

Я еще не понял, что случилось, но понял, что оно — непоправимое, потому что непоправимое всегда чувствуешь. Лысый начлаб раскусил орешек. Пронюхал — и уже знал, что я устроился сюда из-за Гальки. А не из-за его научного имени. Такое не прощают. Конец. И вдруг стало его жаль. Это ж какая насмешка. Жить в занюханной авосечной лаборатории, вкалывать, уже ни на что громкое не надеясь, и вдруг однажды услышать, что твое имя знают в кукуевских степях. Это ж был праздник. Второе рождение…

Он орал. А я говорил себе — подожди жалеть дядю, себя пожалей. О себе подумай. Чужая печаль кажется невыносимее, но ведь это только кажется.

— Минутку, — сказал я. — Дайте мне хоть слово вставить. И дайте мне хотя бы неделю поработать. Как говорится, испытательный срок.

— Испытательный?

— Ну да.

— Считайте, что вы его не выдержали.

— Почему?

А он повернулся и ушел.

* * *

Галька сидела, не поднимая головы. Будто бы уткнулась в чертежи. Будто занята. МНЕ НАДО ПОДУМАТЬ, КАК ЖИТЬ ДАЛЬШЕ.

На меня даже не глянула. Не подходи — было написано на лице. И гримаса боли, гримаса страдания. Да, изменила мужу. Но если ты сунешься вновь, я расцарапаю тебе всю рожу. Это тоже было написано.

Она еще не знала, что меня вытурили. Сидела и переживала вчерашнее. А лицо — не оторвешься. Господи. Что ж это за лицо такое.

Я был на четвертом курсе. Она на три года младше, и лицо ее совершенно меня тогда не волновало. Еще не понимал, глупый был. На танцах. «Смотри-ка, кто это?» — «Кажется, первокурсница». — «Новенькая? Не может быть!..» И даже не помню, как я ее первый раз поцеловал. Это точно. Она мне сначала не очень нравилась. То ли на крыше целинного вагона. То ли после танцев. Не помню. Не представляю, где это случилось. А потом я ее как-то увидел в бассейне, и меня будто сшибли с ног.

* * *

И вот, глядя на ее лицо (она все еще будто бы уткнулась в чертежи), я понял, что ничто в мою пользу не решилось. И ничего я не добился. Ни да ни нет. И если меня выкинули с работы, где же я буду ее видеть и где уговаривать. Звонить из автомата? Подстерегать на улицах?.. И тут меня охватила такая ярость, что я за себя испугался. И за Гальку. Тише, говорил я себе, тише. Спокойнее.

Я подошел к светловолосому коми.

«Отличная идея!.. Идея просто блеск!» — это он говорил сам с собой. Стоял в углу у кульмана и сам собой восторгался.

— Отличная идея!

— Тсс, — сказал я ему, приложив палец к губам.

Он тоже перешел на шепот:

— Что случилось?

— Это ты мне скажи, что случилось: кто меня продал?

— А-а. Был здесь один тип… — И он замялся.

Сообразил я не сразу. Если громышевские подхалимы, так их ведь двое. Один из них был коротышка — с громадной башкой и золотыми зубами слева. Этот мог выложить лысому начлабу с предельной простотой: «Олег?.. Да он же из-за бабы сюда приехал. Гоните его немедленно!» Второй — очень болезненный и очень сутулый. Кашлюн. У Громышева их и было двое. То есть в Москве двое. Они представляли фирму. Доставали приборы. И шлялись по институтам, заманивая недоумков вроде меня в кукуевские степи.

— Ты уверен, что их было не двое? — переспросил я.

— Уверен. Был один.

Я даже растерялся. Не знал, что подумать. И вдруг спросил:

— Коротышка?

— Да.

— Башка громадная?

— Да.

— Фиксатый?

— С золотыми. Ты куда?

А я уже метнулся к дверям, я рванулся, мной выстрелили. Но у дверей пришлось остановиться и ждать — вся лаборатория опять и очень дружно вытаскивала вон мой стол. И он опять застрял. Гроб. Эй, ухнем. Последняя картинка, которую я увидел в этой авосечной конторе.

Нет. Не последняя. В коридоре еще раз мелькнул лысый начлаб — взял из холодильника коньяк и нес к себе в кабинет. Кого-то угостить. Или, может, заврачевать собственную рану. Цвет у коньяка был чуть розовенький, как у выдохшейся воды с сиропом. Кукуевский разлив.

* * *

Пусть бы я сам просчитался, ошибся, дал маху. Было б не обидно. Я б перенес.

Ярость душила меня. Я даже оглох, плохо слышал.

Я примчался на такси, хотя денег было в обрез. Здание — тонкая и высокая модерняжка в двадцать этажей. Пластик, металл и стекло. И все в клеточку. На восьмом этаже этого гигантского учреждения небольшая комнатка. Одна-единственная — это все, что выделила Москва всесильному Громышеву, великому Громышеву, могучему Громышеву, громовержцу Громышеву. И, надо сказать, даже эту крохотную келью он вымолил у Москвы с трудом.

На подхалима-коротышку с громадной башкой я налетел прямо в коридоре. Наткнулся. Посреди гудящего улья.

— Ах, что за встреча. Как давно я вас не видел… — начал я, весь наливаясь кровью.

— Олег?.. Ну давай зайдем в комнату.

— А зачем в комнату? Мы и здесь поговорим.

— Ну не в коридоре же. Такой шум.

Он отступал к своей келье. Я за ним. Он побледнел.

— Давай зайдем в комнату, — приговаривал он. — Неужели же трудно зайти в комнату…

И я все шел и шел за ним. А когда вошел — увидел, что в кресле сидел Громышев. Собственной персоной.

— Олег! Какими судьбами! — посмеиваясь, начал он.

Они расхохотались. И Громышев, и оба его подхалима — тот, что вошел со мной, и второй, тот, что болезненный, он сидел у окна.

Я стал им чеканить, что Громышев или его подлипалы (мне все равно кто) должны немедленно отправиться в тот авосечный институт. И должны сказать, что пошутили. И что я прекрасный работник. И что я устроился к ним не из-за кого-то, а сам по себе…