С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции - Светлана Саврасова Страница 6

– Нет! Я здесь одна!

– Вот видите, не все вас Войтек заставляет…

– Ну, может быть и так, но… Я должна со всем этим покончить!

– Да ради бога! Кончайте себе! Если я потеряю работу из-за ваших неприятностей, на что я буду жить? Может быть, вы мне наследство оставите, а, Кася?

– Умоляю вас…

– Да ни за какие коврижки! Спросят, скажу, понятия об этом не имею.

– Умоляю!

– У меня свои проблемы и своя жизнь. (Хм…)

– А у меня ее уже нет! Почти что нет! Умоляю вас!

– Ну хорошо… Приходите и лично напишите при мне коротенькую записку. Тогда я подумаю.

– Я боюсь! Вы, наверное, скажете ментам, чтобы меня спасли.

– Ну, видите? Оставьте уже меня в покое! Прощайте!

Господи, какое это облегчение, когда можешь сказать людям то, что ты думаешь, и послать их куда подальше! Спасибо, Кася! До этого я ни разу в жизни не бросала трубку! Была всегда такой обходительной девушкой. Спасибо, что позволила испытать это великолепное ощущение, прямо сделала прощальный подарок.

А потом с грустью отдаю себе отчет, что все-таки невольно пытаюсь спасти эту девушку, хотя совершенно ее не помню.

Смутно припоминаю какое-то дело о сутенерстве. Вроде шла речь о том, что группа из четырех десятков парней и Кася поехали куда-то к черту на кулички работать на ферме, нарциссы рвать…

А ведь я могла бы согласиться выполнить ее последнее желание. Формально. Для виду. Сказать ей: «Да пожалуйста!». Скоро ведь мне будет все равно. А пока еще нет…

Черт возьми! Как у нас совпало! Всегда так. Долго-долго тишина, а потом сразу три эсэмэски и два звонка. Автобусы ходят парами. Самоубийцы, похоже, тоже. Неужто какая-то последовательность Фибоначчи?

Снова звонок… Что на меня нашло, когда я выбирала мелодию для этого телефона? Часы с кукушкой! Я услышала ее у Войтека, она мне понравилась, и он мне ее подарил – скинул на мой телефон через bluetooth. А этого типа у Каси тоже зовут Войтек. Знакомец. Что за роковое стечение обстоятельств! Снова! Если эта кукушка будет куковать каждую минуту, придется мне жить вечно!

– Простите, простите, простите! Я на все согласна! Беру такси и еду к вам. Буду ждать в «Старбаксе» на главной площади.

И швыряет трубку! Вот глупая мартышка! Есть люди, которые даже перед смертью хотят, чтобы последнее слово оставалось за ними. Войтека ей жаль, а на остальной мир наплевать. Просто стерва. Чтоб ты провалилась вместе со своим долбаным сукиным сыном! У меня есть свой Войтек. У моего Войтека, сердечного друга, прозвище Большой Янг. Он работает с наркоманами в городке под Варшавой – пробует спасти их от самих себя. Бросил бы уже это занятие, пусть бы они все до единого передохли. Проклятые подонки! Это он мне говорил, знаток, что женщины в детородном возрасте совершают самоубийства только в первый или второй день месячных. Какой-то там гормон приводит к тому, что у них в голове что-то сдвигается. Достаточно женщине переждать, и она снова начинает испытывать радость от повседневных хлопот. И в голове у нее все проясняется. И ты, идиотка, через пару дней, может, сообразишь, что в нашей дыре нет «Старбакса». Нет! А на улице холодно, то есть плюс три. А если ты та Кася, которую я начинаю припоминать, то будешь в кожаной миниюбке. Застудишь себе яичники, а я на том свете окажусь виноватой в том, что у тебя не будет детей от этого Войтека. От твоего уголовного типа, само собой, а не от моего друга с Мокотува, приславшего мне на телефон мелодию с кукушкой, которая не должна стать последним музыкальным произведением, услышанным мной при жизни. Не хочу. Хочу послушать «Адажио» Альбинони, и Нини Россо пусть солирует на тромбоне. Но, странным образом, вместо этого у меня в голове начинает звучать вальс из «Метели» Свиридова. О боже! Русские даже вальсы и мазурки переделывают так, что они звучат как немецкие марши. Черт бы побрал эти мои эстетические представления!

Даже умирая, не могу избавиться от таких парадоксов и конфликтов. Надеюсь, что несчастный Пауль Тиллих видит мои мучения с того света и уже знает вместе с де Голлем, что такие мудрые изречения как «Decision is a risk rooted in the courage of being free» («Решение – это риск, укоренившийся в мужестве свободного бытия»), – просто ни хрена не стоящие фразочки. С сожалением примиряюсь с возвращением в жизнь. Черт бы побрал эту идиотку, эту Касю. Сползаю с кровати. Нужно идти на главный вокзал встречать лахудру. Такси она хотела взять. Интересно, есть у нее восемь фунтов, чтобы заплатить водиле? На всякий случай беру с собой кошелек.

Вместо лахудры в мини и туфлях на высоких каблуках вижу девушку в белых брюках и кроссовках. Понятно: оделась для собственных похорон. А на кой черт ей гитара?

– Это вам. Насовсем. Только эту гитару мне жалко.

Мы сидим в «Cafе Nero» на углу Сент-Мэри стрит и Милк-Вэй авеню. Я беру двойной эспрессо. Кася ничего не хочет.

– Мне ничего в рот не лезет, – говорит она.

– Как хотите, Кася. Последняя жрачка в жизни все-таки.

Через минуту она решается на клубнично-шоколадное мороженое. Я добавляю от себя фисташковое. Для цветовой гаммы, хотя она уже почти все съела. А ест она медленно, потому что вместе с мороженым глотает потоки слез. Когда она заканчивает, я делаю полную отвращения мину и говорю:

– Мороженое было с моей стороны дурацкой идеей. Особенно это зеленое, фисташковое. Прошу прощения.

– Почему? – спрашивает Кася.

– Ну, знаешь, оно не успеет перевариться. Выйдет такая масса. Не завидую тому, кто тебя найдет…

Кася, и без того белая, буквально синеет.

– Как это?

– Ну как… Физиология. Все мышцы расслабляются. Все, что у человека внутри, выходит наружу.

Кася сидит, глупо уставившись в свой вазончик. Ее лицо начинает приобретать цвет, как здесь говорят, off white. А я сегодня не беру пленных.

– Короче говоря, каждый труп находят лежащим в содержимом его кишечника и мочевого пузыря. Отсюда и ритуал омывания тела перед положением вo гроб.

Ничего странного, что Кася чувствует рвотные позывы.

Заведение уже закрывают. Мы остались последними посетителями. Я предлагаю пойти ко мне. По дороге покупаем кое-что в «TESCO».

Четыре часа спустя в мою дверь стучится сосед. Я открываю.

– Sorry-sorry-sorry, Майк, – говорю я. – I am so sorry. We’ll be quiet! Promise! Мы будем тихо-тихо…

Возвращаюсь в комнату, забираю у Каси гитару. Она не хочет мне ее отдавать. Я шепчу:

– Если он вызовет полицию по поводу нарушения тишины в ночное время, я-то объяснюсь! А ты?

Кася отдает гитару и начинает тихо икать.

За минуту до этого мы едва не подрались. Выпили водки, и Кася рассказала, как ее первый мужчина, Войтек, продал ее в Чехии в бордель в Пльзне. Там она встретила Катю из Минска, которая научила ее петь «Красную рябину» на русском языке.