Уходили из дома. Дневник хиппи - Геннадий Авраменко Страница 6

Мама дорогая, как же тяжело быть религиозным человеком! После двух дней раскидывания снега и тяжелой физической работы, недосыпа и боли в пояснице от постоянных поклонов стоять несколько часов и молиться было просто невыносимо. Простояв два часа, мы обнаружили небольшую каморку, куда бочком-бочком сбежали, рухнули вповалку на пол и заснули. Разбудили нас монахини, пришедшие переодеваться.

— А ну на службу, богохульники! — незлобиво прогнали они нас.

Но спустя некоторое время мы снова дрыхли в каморке без задних ног.

Нас снова будили, гоняли. Все смешалось в голове: крестный ход на морозе, молитвы, монахини... На следующий день нас ждал поистине царский обед с осетриной, икрой, пряниками, но радости от него ни у кого не было. Ни у Ренатки, ни у Сэнди, ни у меня и мысли не возникло остаться в монастыре хоть на денек. И когда теперь кто-нибудь стандартно шутит про уход в монастырь, смешно, наверное, всем, кроме меня... Забыть о том, что за несколько дней нам так перевернули мозг, что мы истово крестились перед турникетами в метро, я так и не смог.

Где кофейня «Вайва», я припомнить не смог и справился об этом у первого же попавшегося волосатого. Он оказался, правда, и не хиппи вовсе, но очень хорошим человеком по имени Джулвинас. По-русски говорит с трудом, чему их в школе учат, неизвестно. Он напоил меня пивом, поводил по городу и даже вписал у себя. И отпускать не хочет, настаивает, чтобы я жил у него до субботы, а там он свозит меня в Тракайский замок. Даже не знаю, как быть.

Проснулись сегодня в восемь. Соответственно, не выспался. У Регины, мамы Джулвинаса, есть еще маленький сын Домас, так он как начал спозаранку орать — лучше всякого будильника, поспишь тут! Джулвинасу надо было на работу. Работает он в театре, кем-то вроде художника-оформителя. Показал мне театр. Интересно. Я оставил его работать, а сам пошел шататься по городу, не забывая по пути прихватывать пустые бутылки и осматривать достопримечательности. Красивый город, не перестаю им восхищаться. И бутылок много.

О, вот здесь была смешная история!

...Я впервые был на Казюкасе, носился счастливый по Вильнюсу, такому необычному для меня городу, радовался всем и всему. Вдруг смотрю — стоит у ворот кучка сморщенных и грустных хиппи. Подбегаю, кричу:

— Привет, пипл! Что головушки повесили, айда жизни радоваться.

Хиппи уныло показывают глазами накрепко сколоченного типа в черной куртке и виновато пожимают плечами.

— О, привет, человек! — обрадовался я. — Ты откуда?

— Из Вильнюса, — не обрадовался мне человек. — А ты?

— Я из Москвы, но это не важно! Все люди братья! Хоть кто-то из местных появился, ура! Вот расскажи, как у вас тут? Гопников много?

Стоявшего ближе всего ко мне пионера заметно качнуло.

— Э-э-э... — сказал местный.

— Это хорошо, что немного, а то мы тут два дня будем, зачем гопникам неприятности. А что вот в этом доме, красивый такой дом, здесь музей?!

— Э-э-э... — столь же однообразно ответил человек.

— Ну, не страшно, многие питерские тоже в Эрмитаже не были.

Тут до меня, ошалевшего от весны, начало наконец доходить. Что это не дружелюбный местный тусовщик, мирно травящий байки в кольце приезжих волосатых, а свирепый литовский гопник, скорее всего угрожающий им расправой. И вон та смурная троица тоже неспроста стоит рядом и курит.

Но отступать было нельзя. И я продолжил куражиться.

— Тебя как зовут, брат? Марис? Прекрасное погоняло! А меня Ринго. Я смотрю, ты клевый, Марис, веселый. Знаешь что, а давай мы у тебя сегодня впишемся?! А что, отличная мысль! Нас всего двенадцать человек, шуметь не будем, поспим на полу и утром уйдем. Договорились?!

Человек нервно запахнул куртку и сделал шаг в сторону.

— Марис, так где встречаемся вечером, давай здесь?

Марис, сказав что-то по-литовски ожидающей его троице, быстрым шагом покинул поле брани. А у меня на шее повисли, истошно вереща, несколько распрекрасных хиппушек. И на запястье появились сразу четыре подаренные фенечки...

К двум часам купил на вырученные деньги пива, зашел за Джулвинасом. Он выполнял очень ответственную работу — красил красной краской стулья и ботинки. Сделав мазок, отступал немного назад, восторженно причмокивал и снова делал мазок. Сумасшедший дом какой-то. Совместив покрас стульев с распитием пива, мы с чувством полностью выполненного долга пошли играть в баскетбол с его приятелями. Как я ни отнекивался, играть мне пришлось. Носился как угорелый, правил не знаю, но несколько мячей, благодаря тому, что я дылда, закинуть смог. Ничего себе тренировочка внезапная вышла, чуть не умер от усталости. Завтра всем моим суставам придется туго.

Проснулись, позавтракали, и опять, как вчера, Джулвинас — на работу, а я — гулять по Вильнюсу. Сходил на рынок, тот, что за мостом. Основное движение на Казюкасе происходит именно на этом рынке. Так странно видеть его теперь, в мае, — обычный рынок, без «казюк» и цветов, без толп гуляющего народа, без хиппи, наконец. И чего я в этом году не поехал? Выяснилось, кстати, что «казюка» по-литовски называется «вербос». Во как!

Позвонил домой. Пятнашки как черти пролетают — звонки дорогие. От целой горсти осталось совсем немного. Мама делает вид, что совсем за меня не волнуется, немного удивилась только, что я в Литве и домой не собираюсь. Она, интересно, что думала — что я пару дней помыкаюсь и вернусь? Хотя если честно, то я и сам так думал.

Ой, батюшки, а цены здесь! Сахар — 15 рублей!!! Ки­лограмм!!! Это при восьмидесяти московских! Колбаса — от сорока пяти и несколько сортов! Сыр — от сорока восьми! Куча всякого пива, дешево, в среднем 15 рублей. И картошка дешевле, чем у нас, всего 3 рубля. А зарплата у них в среднем 3-4 штуки. Вот так-то. Отделились, и все у них наладилось. Единственное, чего нет ни у них, ни у нас, это сигарет. В Москве их нет в принципе, а здесь есть, но мало и безумно дорого. Так что курим немного, по-литовски — то есть один делает три затяжки, потом другой. И так — пока пальцы жечь не начнет. Тут все так забавно курят. В России проще — оставляешь пол-сигареты, и всё.

Сегодня здесь сейшн «Сепультуры». По городу торкаются кучи косматых металлистов, все пьют пиво и ругаются матом. Забавно — речь сплошь литовская, не понятно ни фига, и вдруг, когда проскакивают знакомые слова, так приятно становится! Особенно когда сам пиво пьешь и делаешь вид, что местный.

Неожиданно для себя обнаружил, что Джулвинаса зовут Жильвинас, а я, стало быть, слабослышащий идиот. Так странно, я только выучил это сложное слово, теперь новое запоминай! Уже знаю несколько слов на литовском, пару фраз. Чувствую, если задержусь надолго, и понимать стану, что там они все щебечут.

Жильвинас сводил меня на городское кладбище, надеюсь, он ни на что не намекал. Порядок образцовый. Оград на могилах у католиков нет, все прибрано, почти у всех свежие цветы, горят свечи. Есть древние надгробия, прошлого века, — очень красивые и величественные. Были у могил защитников телецентра, погибших в прошлом году, 13 января, от рук русских омоновцев. Тогда погибли по меньшей мере 14 человек, и 60 человек были ранены. И у партийной элиты побывали. Они теперь тоже вместе с народом, хотя и до сих пор держатся особняком. Надгробия у них шаблонные, за госсчет, и поэтому безобразные.