Путешествие мясника. Роман о семейной жизни, мясе и одержимости - Джули Пауэлл Страница 6

Около дома пахнет цветами. Собрав в кулак всю свою волю, я толкаю дверь магазина. Внутри царит полумрак и витает какой-то запах, не свидетельствующий о чистоте, но и не противный, чем-то похожий на запах конюшни. Меня охватывает неприятное, тревожное чувство, как будто я проникла в пустой заброшенный дом. В холодильнике со стеклянной дверцей громоздится неопрятная гора пакетов и консервных банок с написанными от руки этикетками. Широкие доски пола со стершейся краской потемнели, покрылись пятнами и присыпаны тонким слоем опилок. Прилавок только что не разваливается, и на нем размещаются отнюдь не подносы с горами свежей баранины и говядины, украшенной веточками петрушки, как я привыкла видеть у Оттоманелли, а кучка посеревших мясных обрезков, усталых и грустных с виду. Конец долгой рабочей недели. Из-за прилавка мне улыбается блондинка лет сорока, а за спиной у нее маячит сутулый старик с большими руками и толстыми негнущимися пальцами. Наверное, один из братьев с итальянской фамилией. Мясника сразу видно. Он кивает мне и спрашивает устало, но все-таки приветливо: «Что желаете?»

Я снова пускаюсь в рассказ о том, как мне хочется стать мясником: дескать, я готова на все ради того, чтобы попасть к ним и целыми днями наблюдать за их работой, и я битых два часа добиралась сюда из Нью-Йорка, чтобы попросить об одолжении. Мясник печально улыбается, но, как и все до него, отрицательно качает головой. «Тут и для нас-то работы не хватает. Никому больше не нужны мясники. Когда мы уйдем на покой, лавку придется закрыть», — говорит он с сочувствием, и я понимаю, что продолжать уговоры бессмысленно. Наверное, старик считает, что у меня это просто прихоть, и, возможно, так оно и есть. Не исключено, что завтра это необъяснимое и страстное желание лопнет, как мыльный пузырь, а я увлекусь чем-нибудь другим, собачьими гонками, например.

Хотя одну вещь я знаю про себя точно: если я чего-то хочу, то просто так это не проходит. В противном случае моя жизнь была бы гораздо легче.

Уже в машине мне приходит в голову, что все мясники, с которыми я говорила, чем-то похожи на мою бабушку. Она дожила до девяноста, чувствовала себя превосходно, физически во всяком случае, и внешне всегда казалась этакой крепкой, боевой старой клюшкой. И прошло очень много времени, прежде чем я поняла, что эта женщина, которая жарила самых вкусных на свете цыплят, с которой я маленькая спала в одной постели и, просыпаясь, беззубо шепелявила: «Даай сиятсся» («Давай смеяться»), всю свою жизнь ощущала в груди сосущую пустоту, чувство безмерной неудовлетворенности жизнью, которую она сама выбрала для себя, будучи еще совсем молодой и очень красивой женщиной (моя бабушка была родом из Бразории, штат Техас). Интересно, каково этим людям видеть, что их профессия — не просто бизнес или способ зарабатывать на жизнь, но вся профессия в целом! — рассыпается в пыль и постепенно исчезает с лица земли? Этого я не знаю, но знаю, что бабушка всю жизнь боролась с ощущением бессмысленности происходящего, и именно оно придавало горечь ее шуткам (с юмором у бабули до самого конца все было в порядке, просто со временем он становился все чернее и чернее) и заставляло ее все чаще прибегать к помощи хереса. Я знаю это так хорошо, потому что то же самое происходит и с моей мамой, и со мной. И из-за этого я тоже много пью, хотя пока не херес, и делаю другие глупости, иногда вредные и опасные. Мой страх перед мясниками — ничто по сравнению с ужасом перед этим родовым проклятием, которое, похоже, отравляет кровь женщин в нашей семье. И возможно, вечно подгоняющий меня внутренний голос как раз и старается ради того, чтобы я убежала от своего мрачного будущего. Одно я знаю о нем точно: мой голос считает, что лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что ты побоялся сделать. Я разворачиваю машину и еду домой.

За пару миль до поворота на автостраду мобильный оживает и начинает трястись в своем гнезде для стакана. Я быстро хватаю его и, как ни странно, чувствую мгновенное разочарование, оттого что опять нахожусь в зоне связи.

Двое мужчин. Два сообщения.

Первое: «Как мясо?»

Второе: «Угу».

Неужели и все остальные тоже общаются между собой при помощи кодов? Я моментально расшифровываю оба. Первый мужчина тянет меня к себе на тысяче ниток из обязательств, страха, любви, сочувствия и вины; а второй одним коротким междометием словно командует «К ноге!».

Обоим я отвечаю одинаково: «Еду».

И только через месяц я их нашла.

Еще один адрес, еще одна долгая поездка, теперь до Кингстона, примостившегося на склоне Кэтскиллских гор. Рано утром я отправляюсь туда в своем «субару аутбек» (да-да, теперь я принадлежу к категории тридцатитрехлетних женщин, ездящих на серебристых «аутбеках», и, заметьте, новых, а не подержанных. Как-то почти незаметно колоритные, отстойные развалюхи остались в прошлом, как и колоритные, до невозможности засранные квартиры). Я нервничаю и почти ни на что не надеюсь, но, едва распахнув стеклянную дверь магазина на Уолл-стрит, понимаю: вот оно!

«Флейшер» — это нечто большее, чем просто мясная лавка. Это почти что рынок, на котором торгуют и душистым мылом из коровьего жира, и местными овощами, разложенными в корзинах на полу, и футболками с гордой надписью: «МЕСТНАЯ ГОВЯДИНА 100 % ТРАВЯНОГО ОТКОРМА». Странное место, как будто не совсем из этого мира. С равным успехом оно может оказаться и банальной мясной лавкой, и штаб-квартирой какого-нибудь политического движения, маскирующейся под банальную мясную лавку. Это не совсем то, о чем я мечтала, потому что такого я даже представить себе не могла.

Я здороваюсь с крупным мужчиной за прилавком. У него длинная рыжая косичка и усы, как у немецкой порнозвезды семидесятых, за очками в проволочной оправе весело поблескивают голубые глазки, а на голове черный берет. Он неожиданно молод, немногим старше, чем я, и, наверное, поэтому у меня достает духу заговорить:

— Меня зовут Джули, и я… — В последний момент я обрываю тщательно отрепетированную фразу. — Хотите честно? Я мечтаю научиться превращать коров в бифштексы.

Удивленно поднятые брови:

— Жесть.

Мясника зовут Джошуа. Он приглашает меня зайти в подсобку и посмотреть, как он будет разделывать тушу свиньи. А потом угощает свиной котлетой, вкуснее которой я в жизни не пробовала.

* * *

— Ну что ж, chica [1], для начала разделай-ка вот этих паршивцев.

Джошуа швыряет на разделочный стол еще два здоровых куска свиной туши вдобавок к тем, что уже лежат передо мной. Задние ноги еще с копытами — или у хрюшек это называется не «копыта», а как-то иначе? — и толстой шкурой, на которой видны переплетение вен, крупные поры и несколько уцелевших жестких волосков. По форме эти конечности напоминают гигантские куриные ножки, что, впрочем, и понятно.

— Смотри на Тома, — советует Джошуа, уходя в торговый зал. — Он покажет тебе, что делать.

Сегодня первый день моего ученичества в мясной лавке. Проснулась я в шесть утра. Может, для вас это в порядке вещей, но лично для меня вылезти утром из постели — огромная проблема. Иногда мне кажется, что если бы не собака, с которой надо гулять, и не кошки, которых надо кормить, я бы так и не вставала до самого вечера. И Эрик такой же. Он даже не шевельнулся, когда я выбралась из-под одеяла и отправилась в душ. В семь я уже сидела в машине, направляясь на север, и сейчас, в пять минут десятого, завязываю на спине белый фартук и снимаю с прибитой на стену магнитной полоски нож.