Опять ягодка - Владимир Качан Страница 6

Вот мы и радовались. Около трех лет. Но три года – это какой-то фатальный срок для таких связей. Дальше любая женщина начинает осознавать, что будущего нет у этих отношений. Все одно и то же. Он приходит. Постель. Ласки. Разговоры. Потом: «Ого! Ну мне пора. Давай, в следующий четверг. У тебя что? И я где-то днем смогу освободиться, хорошо? А так на телефоне, хорошо? Ну пока…» И через три года так красиво и оригинально начавшийся роман вырождается именно в соседский банальный адюльтер из анекдотов. Он разводиться не собирается, ребенка от него не жди. А дальше-то что? Однако если посмотреть еще дальше, то что мы видим? Допустим, прорыв из тупика состоялся: он там развелся, вы тут женились, ребенок от любимого тоже появился… Ну? А теперь-то что? Где теперь интересное будущее? Или опять будет рутина, только новая, уже семейная? Проблема… Вопрос… Бывают, разумеется, женщины, которым чихать на это самое будущее. Они планов не строят, они живут сегодняшним днем, а в этом дне – с тем самым мужчиной, которого любят, хоть по четвергам, хоть по пятницам, неважно. Но таких женщин – единицы. Они – исключение из правил. Мужчин-любовников такое положение дел устраивает. Очень удобно. Но потом все же обижаются, когда их бросают. Как же так, они же привыкли, что их любят, что они – «свет в окошке», единственное сокровище, и вдруг – на тебе!

Вот такому анализу подверг я в свое время Катину любовь, вот так подытожил я наш роман, когда пришел срок. Но первое время было классно! Как нам было нескучно вдвоем, сколько нового узнала она! А сколько нового узнал я! Я ведь жил в определенной среде, в которой стеб и цинизм были делом настолько привычным, что какие-то вечные ценности позабылись и стерлись. Катя иногда возвращала меня к ним. Например, как-то раз она спросила, глядя куда-то в сторону: «Миш, а Миш, а у тебя есть мечта?»

Разговор происходил в одном маленьком московском кафе, не слишком популярном, так как находилось оно в одном из многочисленных переулков в районе Патриарших прудов. Оттого что кафе было непопулярным, сервис был там поставлен особенно тщательно. Для того, вероятно, чтобы популярность пришла. Во-первых, там встречали так, как будто всю жизнь только вас и ждали, и вы, наконец, осчастливили их своим появлением. При этом радостные и приветливые лица молоденьких официанток не давали повода заподозрить их в формальной дежурной вежливости, а совсем наоборот – они настолько светились радостью, что это повышало настроение и располагало к взаимности. Впрочем, в этом кафе я был не в первый раз и однажды не удержался и спросил одну из официанток: «Вы только мне так улыбаетесь или всем, кто сюда приходит?» На что, скромно потупившись и даже чуть-чуть покраснев, она ответила: «Всем… У нас с этим строго… Хозяйка не велит быть мрачными». Не смогла солгать почему-то – настроение, видно, было такое… Девушка звалась Кристиной, о чем свидетельствовал бейджик на ее почти впалой груди.

Вообще, в кафе этом работали одни Кристины и Анжелики. Самые распространенные имена в последней популяции молодых девушек. Встречаются и Джульетты, но реже. Этим, собственно, и ограничивается влияние Европы на наше отечество, в котором некогда, в нее, Европу, прорубили окно. Ходить через дверь, как все нормальные люди, мы не могли, и последствия этого до сих пор сказываются на наших взаимоотношениях с так называемым цивилизованным миром.

Так вот, официантка Кристина принесла нам с Катей кофе, причем на каждом блюдечке с одной стороны были красиво расположены несколько кофейных зернышек, а с другой стороны – свежий цветочек, маленькая такая розочка. И, видимо, такое внимание очень подкупило Катю, настроило на определенный лад и привело после непродолжительного молчания к очень личному вопросу:

– Миш, а у тебя есть мечта?

Я растерялся. Никто и никогда не задавал мне такого вопроса, и я даже не знал, что ответить. Я хотел бы ответить искренне, честно, но, ей-богу, не знал – что. Стал думать. И понял, что настоящей, конкретной мечты у меня нет, да и не было никогда. Более или менее сильные желания? Да, были. Но никогда я не называл их мечтой. А может, мечта – на то и мечта, что недостижима. И служит маяком, стремиться к которому можно всю жизнь, но так и не достичь. «Нет ничего хуже реализованной мечты», – сказал один остряк, и я, пожалуй, с ним соглашусь. Ведь если мечта важна и серьезна, а не какой-то там пустяк, типа новой машины, то по достижении ее неизбежно должна возникнуть пустота и унылое ощущение, что стремиться больше не к чему. Так что, после некоторого размышления, я признался Кате:

– Знаешь, пожалуй, нет у меня мечты. Желания есть, а мечты нет.

Я даже виновато как-то это сказал, как о тайном физическом недостатке. А Катя вдруг очень-очень серьезно посмотрела на меня и молвила со значением и не без гордости:

– А у меня есть…

Я молчал и ждал продолжения. Продолжение последовало, сопровождаемое более низким и тихим голосом с наклоном вперед над столиком в мою сторону. Потемневшие глаза Кати подчеркивали важность момента и придавали ее ответу прямо-таки сакральный смысл. Она сказала:

– Я вот в один прекрасный день задала себе этот вопрос. Подумала: вон мне сколько лет уже, а я все без мечты живу.

Тут она вспомнила, что и я без мечты, поэтому торопливо извинилась. И продолжила все тем же низким и значительным голосом.

– Я полчаса думала. Ходила по квартире и думала. Придумаю что-нибудь и через секунду – нет, не то. Про себя мечту придумывала, про сына – все не то, мелко как-то. Даже про сына. И знаешь, в конце концов я поняла, какая у меня мечта…

Катя замолчала и посмотрела на меня с некоторым опасением: отнесусь ли я с должным вниманием к ее мечте, не буду ли сомневаться в ее искренности или еще хуже – смеяться над ней. Не увидев в моих глазах ничего, предвещающего плохое, а только пристальное и заинтересованное участие, Катя повторила:

– Так знаешь, какая? Сказать?

Я кивнул. И она произнесла, как заклинание:

– Мир во всем мире.

Я поперхнулся глотком кофе. Смеяться было нельзя. Да и зачем? Радоваться надо, что на свете сохранились такие чистые и наивные люди. Без налипшего на них слоя бесстыдства и неверия, сопровождающего нас во всей нашей сегодняшней жизни. Будто явилась Катя на миг из середины прошлого века, из пионерских лагерей, из выцветших фотографий наших родителей и их родителей, «девушек с веслом», открыток «Привет из Сочи», из любви и веры в скорую победу коммунизма. Вместе со скучным словом «порядочность» и почти позорным нынче словом «сентиментальность». И остро почувствовал я в эту минуту, что когда совсем исчезнут такие, как Катя, вот именно тогда и должна наступить окончательная фаза апокалипсиса.

Сначала был короткий позыв хохотнуть. Но сразу вслед за этим – неожиданный спазм в горле и… потребность спрятать глаза.

– Ты что, что ты? – забеспокоилась Катя. – Ты чего, плачешь?

Я улыбнулся через силу, встал и обнял Катину голову, спрятав лицо в ее волосах. И какого черта стыдиться сентиментальности, если она не что иное, как драгоценнейшая на сегодня способность быть растроганным! Редчайшая – и потому дорогая.