Американский пирог - Майкл Ли Уэст Страница 6

— Горгон… что?

— Да сыр такой, итальянский.

— Ехала бы в Италию, раз уж так обожаешь все тамошнее. Конечно же, заморские яства — как раз то, что нужно этому городишке. — Элинор закатила свои светло-желтые глаза. — Да тут и козьего сыра никто не пробовал! А пармезан, все уверены, выпускают исключительно в зеленой упаковке фирмы «Крафт».

— Мы станем просветителями.

— Мы станем банкротами.

— Да нет же. Будем закупаться крупным оптом и останемся в плюсе.

— Тут плохо идут даже самые обычные булочки.

— И как раз потому, что они такие обычные. Господи, Элинор, неужто у тебя совсем нет фантазии?

— Нет, почему же. Вот тебе одна из таких фантазий. — Элинор раскинула свои полные веснушчатые руки. — Вижу пол в виде шахматной доски. Слышна какая-то классическая мелодия. Ах да! Это твой любимец, как его там? Равель.

— Ну-ну, — кивнула я. — Продолжай.

— Вижу меню, длинные и запутанные, как история твоей семейной жизни.

— Понятия не имею, о чем ты, — процедила я, сощурившись. По правде говоря, я столько раз была замужем, что мое полное имя звучит как название адвокатской конторы: Джо-Нелл Мак-Брум Хилл Бейли Джонсон. Во время последнего развода я снова взяла свою девичью фамилию, Мак-Брум, но это не спасло меня от бремени тяжких воспоминаний. Мой первый муж, Бобби Хилл, погиб от несчастного случая: грузовик с арбузами случайно опрокинул все свое содержимое на его красный «мустанг» с откидным верхом. Муж номер два, Эд Бейли, бил меня смертным боем, а номер три, Джорди Джонсон, оказался неисправимым бабником. Теперь же я прошу лишь о крупице внимания! Я мечтаю не о любви, а всего лишь о нормальном парне. Если такие еще существуют, пусть черкнут мне письмецо: Джо-Нелл Мак-Брум, магазин «Булочки Фреда», Таллула, Теннесси. 38502.

«Фольксваген» пыхтел на четвертой скорости, подскакивая на плохо заасфальтированной дороге. Я включила радио, и послышалась глуповатое бормотание «Крэш Тест Даммиз». В свете фар промелькнула ярко-белая надпись «Ж-Д П». Но я слишком много выпила, чтобы понять, что это значит, и продолжила потягивать свой коктейль. Холодная жидкость приятно освежала горло. От моего дыхания в тот момент, наверное, можно было прикурить. Голова снова закружилась, и это напомнило мне о ковбое. На секунду я почувствовала себя счастливой и вообразила, что мое время пришло. При этом я в упор не замечала приближавшихся железнодорожных путей — чудовищная ошибка.

На паровозный гудок я ответила таким же пронзительным визгом. Оба звука завибрировали в воздухе, словно аккорды церковного органа, а затем я увидела поезд. Он был так близко, что я подробно разглядела машиниста: его глаза, огромные, как два сваренных вкрутую яйца, и смятую сигарету в зубах. «Боже мой, — пронеслось у меня в голове. — Он же собьет меня!» Я уронила пластиковый стакан, залив текилой весь перед блузки, а затем что было сил надавила на газ. На миг мне показалось, что я обгоню поезд, но время словно потекло в обратную сторону. С той минуты, как я вышла из бара, мои часы как будто двинулись назад, и теперь время приближалось к нулю. Я схватилась за руль, стараясь свернуть в канаву, но поезд зацепил мое заднее крыло. Вновь послышался гудок. А затем раздался ужасающий скрежет — то ли металла, то ли моих изнемогших от крика голосовых связок. Машина резко опрокинулась, меня припечатало к дверце, и я распласталась по стеклу, словно рыбка по стенке аквариума. Я глянула вниз и увидела насыпь, шпалы и рельсы. Взметнувшееся облако искр мгновенно превратилось в пепел, а визгливый гудок сверлил мне череп, точно электродрель. И я поняла, что сейчас умру.

Вероятно, все случилось в долю секунды, но мне казалось, что это тянется несколько часов. Передние колеса «фольксвагена» соскочили с рельсов и завязли в щебенке, а затем машина перевернулась и кубарем покатилась вниз. Переднюю дверцу тут же сорвало с петель. Я попыталась держаться за руль, но мое тело оказалось слишком тяжелым, и вместе с оторвавшимся рулем я вылетела в холодную тьму. Мне не раз говорили, что при падении с большой высоты, например с небоскреба, сердце останавливается за несколько секунд до удара о землю. Но я падала с железнодорожной насыпи, а не со здания страховой компании в центре Нашвилла. Я ожидала узреть райскую картину: Иисуса, ангелов и огромный сноп света. Но видимо, все это выдумки; смерть и вознесение на небеса ничуть не напоминали выигрыш кругосветного круиза, а вся моя жизнь и не подумала промелькнуть у меня перед глазами. Я увидала лишь ее последние тридцать минут — парня, который остался в «Старлайте». его ладонь на моей ноге, сапог, придерживающий дверь, и стакан коктейля, воздетый к ночному небу, точно жертва богам.

Двенадцатичасовой поезд прогремел на всю Таллулу и помешал мне досмотреть очаровательный сон: я подстригала травку в моем садике у Церковного ручья. Во сне я принарядилась в расклешенное платье без рукавов, все бирюзовое и с белыми оборками, самого модного в сорок девятом году фасона. Мои плечи согревало солнышко, нежное, как солоноватые сливки, что подают со свежей кукурузой. Когда газонокосилка стукалась о камень, жирок у меня над локтями колыхался, как индюшачья бородка. Выходит, в начале сна я была старухой, но чем дальше он снился, тем больше я молодела.

Тут паровоз снова загудел, и я проснулась. Шевелиться, конечно, не стала, а лежала себе под пуховым одеялом да ждала, пока снова заслышится стрекот газонокосилки и повеет свежескошенной травой. Но слышалось только мое старое сердце да грохотанье поезда. Вообще-то я частенько вижу сны, но половина из них к утру забывается. Их обрывки потом нет-нет да и выплывут из памяти, но тут же шмыг обратно, точь-в-точь как форель в речке Кейни-Форк. Я все пытаюсь выманить их назад, но, милые мои, память — река глубокая, и дна ее не видывал никто.

Смолоду, бывало, я часто не могла уснуть и все считала товарные вагоны, как прочие люди считают овец. И так-то мне нравилось, что паровозы гудят на каждом переезде, а груженые вагоны подпрыгивают легко, будто и не груженые вовсе. Я представляла себе, что еду в поезде, что несусь в нем мимо улицы Кленового Холма, мимо Пастушьих ручьев и Южного разворота. Вокруг округа Пеннингтон течет река Камберленд и две речки: Лаймстоун и Кейни-Форк. Через них уже много лет как протянули мосты для поездов. А до того в Таллулу было ой как трудно попасть: дорога крутая и извилистая. Добирались обычно паромом. Теперь-то есть этот громадный мост, весь выкрашенный зеленой краской; мы, местные, зовем его «Прыжком любви». Его построил инженерный корпус в сорок шестом году, через шесть лет после того, как мы с Амосом сюда переехали. По утрам мост казался совсем ненадежным — тонюсенькая зеленая паутинка, вся в тумане, — и мы не сомневались, что он вот-вот обвалится. Мост ведет в самый центр Таллулы, городка, который вырос среди скал и расцвел, точно камнеломка. Неподалеку от площади журчит Церковный ручей, на берегу которого я разбила садик. В ту пору я жила в белом домике на холме, а на нашем парадном крыльце стояли два деревянных кресла-качалки. В них-то я и баюкала свою маленькую Руфи, когда мы приехали из Техаса. Она, малютка, все время хворала. Помню, как я молила Господа, чтоб хоть одна из моих деточек осталась в живых. Двоих я тогда уже схоронила в Техасе, в городке Маунт-Олив, что на берегу реки Гуадалупе. Амос сказал мне, что в Таллуле, в штате Теннесси, нам непременно повезет, ведь у городишки то же имя, что у его любимой актрисы Таллулы Бэнкхед. Он не сомневался, что нас ждет удача, но, будь ты даже трижды уверен, удача все же может подвести.