Эта любовь - Ян Андреа Страница 6

Как жить, что делать, что нужно мне сделать, чтобы продолжать так жить, чтобы время продолжало идти вперед каждый день, каждую ночь, это невыносимо, я хочу уйти. Она говорит: не уходите, потому что вы все равно вернетесь, иначе не может быть. С этим ничего нельзя сделать.

И в конце концов каждый раз я возвращался, я все время был вместе с вами, в недопустимой и необходимой близости, в связи, которая то растет, то гибнет, придумывается день за днем, ночь за ночью. В связи, которую она хочет сохранить любой ценой, которая очаровывает ее и которую она почти одновременно с этим хочет разрушить. Как если бы любовь была недостижима и в то же время — была здесь. Как какая-то математическая величина, очевидная и необъяснимая. Она говорит: не пытайтесь это объяснить, у вас ничего не получится, ни у кого не получится. Здесь нечего понимать. Я сама ничего не знаю об этом. И добавляет: если вы не рады, можете уйти, у вас почти ничего нет здесь, только две сумки, и — оп — вы закроете дверь, и я освобожусь от вас. Наконец-то.

Я был с ней ради всего, что было. Просто так. В любой момент я мог уйти. Я не мог этого сделать. Мы любили друг друга. Переставали любить друг друга. Потом все начиналось заново. Что именно? Книги, мы всегда возвращались к ним, это было для нас неизбежно. Однажды я говорю ей: если я завтра умру или покончу с собой, через пару недель вы сделаете из этого книжечку, уверен, что сделаете. Она отвечает: Ян, умоляю вас, не говорите так, не надо. Я сделаю не книжечку. Я сделаю книгу.

Тишина.

Мы в Лиссабоне. Ретроспектива фильмов Дюрас. Это мое первое официальное появление вместе с ней. Я не знаю, куда мне деться. Она никому не представляет меня, ничего не говорит обо мне, бросает. Прием в посольстве Франции. Она дарит послу «Лето 80-го» и вдруг говорит: посмотрите, это он — Ян Андреа, книга посвящена ему. Посол пожимает мне руку. Мне хочется сбежать. Исчезнуть. Во время ужина кто-то спрашивает меня, чем я занимаюсь. Я не знаю, что отвечать, потом говорю: ничем. Она сидит вместе с послом на другом конце стола, но слышит, что я ответил. Она говорит очень громко: замечательно, что вы только что сказали, за это-то вас и следует держать. Я не знаю больше, куда смотреть, как продолжать сидеть за столом. Она разговаривает с послом, а потом, обращаясь ко мне, все так же громко, через огромный стол, добавляет: превосходно, нужно иметь мужество говорить о таких вещах — вы ничем не занимаетесь, так и есть.

Тишина. Потом разговор возобновляется. Я делаю вид, будто ничего не замечаю, ничего не слышу. Делаю вид, что ее здесь нет. Что я забыл о ней.

Знаменитая фраза, которая все время повторяется в ее книге «Хиросима, любовь моя»: «Ты мне нравишься — какое событие!» Я понимаю эту фразу только сейчас. Нравиться — это нравиться полностью. Не только внутренне, но и физически. Заниматься любовью. Нужно еще и тело. Кожа. Нежность. Она говорит: посмотрите, Ян, у меня прекрасная кожа, это из-за дождей и муссонов, посмотрите же, моя кожа так и осталась гладкой, изменилось только лицо. Остальное нет. А ноги — посмотрите на ноги, они длинные и упругие, как у мальчика. Ноги не изменились. Мне повезло.

Это правда. Мы одного возраста. Мы нравимся друг другу. Все время повторяется эта фраза из книги, это событие не кончается, оно все время возобновляется — с благодатью и милостью, о которых можно сказать словами. Некоторыми словами. Дюрас говорит: когда ты умный, ты умный во всем. В том, как ты пишешь книги, растишь сад, занимаешься любовью — во всем. Твой ум есть либо во всем, либо его вообще нет.

А я говорю, что все это бесконечно. Придумывание всего, что происходит с нами: фантазия, смех, приступы хохота и неизвестно что еще — чемоданы и окна, удары и ругань — мы хотим этого, потому что прежде всего и в начале всего — наш ум, ваш и мой. Мы не можем от этого никуда деться. Из-за боли оттого, что мы вместе. Это не боль и тем не менее — боль. Истории любви не могут быть болью, и тем не менее они — боль. Какая тягомотина жить такой жизнью, вместе с вами, со мной и тем не менее — нет, потому что мы нравимся друг другу, потому что мы сами хотим этого — нравиться друг другу, together, и вы говорите это, и пишете это, и в постели, и в книгах, и я всему этому верю. Упертый, как железяка, как вы говорите. Я не совсем понимаю, но раз вы говорите, раз вы диктуете и я печатаю все это на машинке, всю эту ложь, всю эту историю… Но какую историю, скажите мне, от которой на ходу хочется спать, как вы говорите, — что ж, все это вместе, все это скопище жизни, книг, вас и меня — все это существует, все это правда. Мы верим в это. Мы идем до конца. Пишем книги. Все это. Любовь и книги. Все остальное. До самого конца. До сих пор, и сегодня все это продолжается, потому что я пишу вам, да — я пишу вам. Вы говорите: Ян, вам стоит только заняться этим — пишите. И вот я пишу. I do it.

Она придумывает все — она верит в это: она придумывает меня, она придумывает мое имя, она придумывает то, как я выгляжу, она зовет меня так долго, как никто не звал, день и ночь, она приписывает мне свои слова, свои собственные слова, она отдает мне все, и я — здесь, рядом с ней, я здесь как раз для этого. Я не задаю никаких вопросов, я ничего не спрашиваю. За все годы она ни разу не спросила, что доставило бы мне удовольствие, не было ни одного блюда в меню, которое заказала бы не она, никогда ни одной прогулки на машине, когда не она бы решила, куда мы едем, ей не приходит в голову, что она могла бы спросить, куда я хочу, — нет, никогда. Она говорит: Ян, салат из порея — самое вкусное, что можно придумать. И десять дней я готовлю салат из порея, каждый раз одно и то же, один и тот же восторг — это самая вкусная вещь на свете, те, кто не любят порея, не должны жить, их просто нет, нечего с ними знаться, на них и смотреть-то не стоит. Какой ужас, все эти люди, которые не любят порея. А потом вдруг конец. Потом две недели я готовлю вьетнамский салат. Один салат.

Она говорит: куда вы можете пойти, скажите мне? Вы живете с известной женщиной, очень умной, вы ничем не занимаетесь, вас бесплатно кормят, вы живете с ней задарма. Да целый мир хотел бы быть на вашем месте.

И в конце концов, это правда. В конце концов, мне иногда хотелось бы не есть перец, китайский суп, картошку по-дублински, не ехать в три часа ночи в Орли, чтобы она все время была здесь. Мне иногда хочется быть одному. Быть не самым желанным. Без всякой любви.

Она говорит: это невозможно.

Очень редко, но иногда на меня находило: довольно с меня Дюрас, я не могу больше с Дюрас, с Дюрас покончено.

Она ждет, пока мой гнев пройдет, она дает мне накричаться, потом подходит ко мне, берет меня за руку: нет, не говорите так, это неправда, мы никогда не покончим с Дюрас, вы это знаете.

Мы не можем покончить с этим. Это не может закончиться. Это невозможно. Все начинается заново. Нам никогда не бывает достаточно. Еще. Еще любви. Историй, которые не кончаются, избитых слов, песенок «С Капри покончено», «Хочешь это — возьми!», взрывов хохота, сцен, еще и еще.

Нужно идти вперед, Ян, вы не святой дух, совсем нет, — любите меня, ничего другого вам делать не надо. Я знаю все, что нужно было бы знать вам. Я подчиняюсь. И самое прекрасное, самое поразительное, самое невероятное — что все получается. Появляются новые книги, пьесы, фильмы — все получается, мировой успех. Она говорит: Дюрас стала вселенским чудом. Она не шутит. Ей пятнадцать лет, и она уже сама литература. Она полностью погрузилась в нее, она занимается литературой всю жизнь, любой ценой, все остальное ничего не стоит — я ничего не стою, я ничего не значу в этой истории, потому что все придумывает она, от начала и до конца. Она говорит: вы ведь знаете, что я ничего не придумываю, никогда не лгу. Я не занимаюсь литературой. Я пишу книги. Вы понимаете или как?