Дай мне! (Song for Lovers) - Ирина Денежкина Страница 6

Я перестала заходить к Волковой. То поздно приду домой, то забуду. Волкова не обижалась, тем более, что она как раз увлеклась «богатым мужчинкой» и разъезжала с ним по базам отдыха и шашлыкам.

Мы сидели на набережной, свесив ноги. Туда–сюда плавали пароходы и катера с туристами. Мы так удачно сели, что туристам, хотящим запечатлеть Зимний с катера, приходилось запечатлевать ещё и нас. Правда, на фотографиях мы получались мелкими, как мухи. Но всё равно приятно.

– …Может, одеваться нормально? – вдруг ни с того ни с сего сказал Нигер, глядя прямо перед собой.

– То есть?

– То есть, как гоп. Узкие джинсы, футболочка… – Нигер едва заметно скривил тонкие губы. Когда подумал, наверное, нормально было. А когда озвучил, понял: «Фу, как стрёмно».

– А что вдруг так?

– Да заколебали все. Все думают: во децл. Широкоштанинных развелось до фига… Если ты надел широкие штаны, то ты должен знать за рэп… А не просто потому, что сейчас это модно…. – Нигер воинственно сжал кулаки. – Прежде всего – это рэп культура. А то, бля, всякие уёбки послушают Эминема или, еще хуже, Децла и надевают широкие штаны – мы типа крутые рэппера… А я уже четыре года так хожу…. Рэп слушаю пять лет… И меня бесит когда какой то децл идет и смотрит на меня как на своего, типа он такой же… Хотя на самом деле он тупой гоп и ему еще до хуя до меня…

– О!… – только и нашлась, что сказать я.

Нигер встрепенулся.

– Ой, киска, я тут муть всякую гоню!… Извини.

– Почему муть? Да ну, ты же не децл, ха–тьфу на всех.

– Правильно! – выпятил грудь Нигер и обнял меня, прижавшись прохладной щекой:

– Киска, киска!…

– Что?

– Люблю тебя!

Неумолимо, как палач сжимает боль мои виски.

Мне нужно было сделать шаг, но я застрял на полпути.

И непонятно, что за бред в моей теснится голове…

Что за слова я говорю? Кто объяснит их смысл мне?

– …Бегемотик?

– Кашалотик!…

Мы с Волковой наконец–то встретились и встречу отметили. Отмечали у Волковой, разлив джин по кружкам. Наотмеча–ались! За окном повисла тёплая темень, а у нас горела лампа, урчал холодильник и булькал алкоголь из двухлитровой бутылки. Меня, как обычно, потянуло на откровенность. Волкову тоже в ту же степь занесло. И сидели мы на кухне, поджав под табуретками ноги, не слушая друг друга, «делились между нами, девочками». Между кашалотиком и бегемотиком.

– …Рэппер, блин. Ничего не хочет слушать, кроме своего рэпа. Ну ладно, пусть рэп. А мне уже нельзя ничего про Земфиру сказать. Он сразу – гадость! – картинно пожаловалась я.

– …Бивень! – быстро заклеймила Волкова и продолжила о своём:

– …А он такой: «Жена меня не удовлетворяет»! Ха! Идиёт. Дак я сказала, что хочу в этот… дорогой–то… Ну, насрать. В общем, поехали! Он там угрохал пять штук! За ужин! – глаза Волковой округляются.

Я подумала, что переборщила, что уж сразу «бивнем» — то обзываться? Решила подбавить плюсов.

– Вообще–то он ничего против не имеет… Да я ж не фанатка… Я всё помаленьку слушаю, видела же мои mp3… Зато Нигер меня до дому всегда провожает и со мной на скамейке торчит до двух ночи! Как же он потом домой едет! До Юго–Запада!…

– Бесчувственная тварь! – обозвалась на меня Волкова. – Метро–то не работает!… Ну вот… Отвёз меня, значит, на квартиру, – Волкова задумчиво наливает мне джин. – Не с женой которая. Снимает. Ничего себе, нормально обставлена. Телек. Видик… А член так себе, – Волкова хихикает в кружку – Меня чуть было на «ха–ха» не пробило в постели. Во комедия!…

«Всё – взгляд пустующих глазниц! Всё – песнь давно забытых птиц! Всё то, чем долго жили мы – весь мир сегодняшний – о, сны!… Сны ни о чем, сны ради сна!…»

Пришёл Волковский ротвейлер, поглядел заинтересованно. На две пьяные рожи.

Мне везло в жизни. После школы ни на какие курсы не ходила и вдруг – р–раз и поступила на философский факультет. Учителя дружно сказали: «А–ах…». Ещё бы – троечница, ни рыба ни мясо, по их мнению, успехом не пользовалась – и философский факультет. Отличницы и те завалили экзамены, ходили с красными глазами. А я – сдала – и с обычным лицом. Будто и не рада.

Мальчики штабелями не падали. Но что прибивало к берегу, то было моё. На первом курсе прибило отличника Сахарова. Его все любили, а он любил меня. Сначала взаимно, потом, через полтора года мне надоело. Сахаров носил белые рубашки и брюки в рубчик. Каждый день: рубашка и рубчик. Ношеное–переношеное, брюки на заду висели, как парашют. Зато знает наизусть всяких Сократов. Зачем они мне? Мне хотелось пива и секса в неограниченных количествах, а не за пять минут до прихода мамы Сахарова. Услыхала песню со словами: «О чём–то думать слишком поздно, тебе, я чую нужен воздух. Живём в такой огромной луже…» и решила, что всё–таки «прости меня, моя любовь». Все всплеснули руками. Сахаров месяца сидел дома как привидение. Глаза – как у больной собаки.

Вместо Сахарова приплыл Яшников с пятого курса. Крепкий, светловолосый, улыбочка очаровательная. Яшникова тоже все любили, а он никого не любил. Я убивалась и рыдала в подушку. Потом в один прекрасный день появился на горизонте Андрей и Яшников затонул где–то непонятно где. Андрей в отличие от Сахарова и Яшникова, никакого отношения к философскому факультету не имел. Работал себе охранником и брился наголо. И не приплывал он, кстати, а проплыл мимо моего заросшего ракушками берега, сделал ручкой и я тогда поняла: вот этого – буду. Люблю. Не могу. Андрей подумал иначе: буду, ещё раз буду, а потом… Мы всю осень встречались. Два раза в неделю. Вообще–то мне и этого и этого – во! Это же Андрей! Совершенство из всех совершенств. Старше на шесть лет, в философии ровным счётом ничего не понимает. У него своя философия: «Дурака надуть – себя порадовать» и «Мочи гадов». Под гадами подразумевались все, кроме девчонок и друзей. Голова кружилась от блатной романтики. До поры до времени.

Андрей поставил жирный крест сам и я превратилась в ту самую больную собаку. Ползала грустная, Волкова всё недоумевала, мол, какого хера? Он у меня в мозгах?

Андрей сидел в мозгах долго, почти год. За это время Сахаров успел найти себе девушку и бросить её. Ходил выпятив тощенькую грудь. Я подозревала, что в этой груди всё ещё шевелится любовь ко мне, но вслух не говорила. Сахаров был патологически обидчив. Ушёл с головой в учёбу, подтягивая штаны с выцветшим парашютным задом. Иногда смотрел умильно. Честно говоря, я задумывалась, может вернуться? Отдохнуть рядом с ним… Всё равно никого не прибивает к берегу. Андрей – гад. А больше никого в мире нет…

Ляпа приплыл в конце эпопеи с Андреем. Писал всякие смешные письма, мол, «целую крепко, твоя Репка». Репка моя. Моя ли?

И вот теперь – Нигер. Я в дауне. Я думала, что таких уже не делают.

Оказалось, делают.

О моих прошлых пассиях нигер отзывается примерно так: «мудень», «лох», «чмо какое–то». Мне становится непонятно, чего ж я тратила столько времени на всяких Андреев? Сахаров этот – бр–р–р… Яшников – вообще глист какой–то. Встретили тут его на ВМЦ. Яшников подбежал со мной здороваться, тряся кудрями. Нигер глядел на него сверху вниз презрительным взглядом. Чуть ли не плюнул.