Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин Страница 6

Осмотрев свою спальню (где, кроме кровати и пустого шкафа, ничего не было) Евсевий благословил и отпустил восвояси отца Василия. А сам, подойдя к окну, погрузился в мысли о предмете, который его все более занимал: о новом кафедральном соборе. Было очевидно, что нормально служить, тем более архиерейским чином, в нынешней крохотной церквушке нельзя. Да, понятно, почему его сюда направили! Он действительно очень любил строить, сам процесс планирования новых объектов и последующего их возведения всегда доставлял Евсевию огромное удовольствие. Это было подлинное творчество, создание чего-то нового – чего-то, что послужит на пользу Церкви и явится видимым всем воплощением его трудов.

Будучи наместником монастыря, он не только отреставрировал возвращенные властями полуразрушенные храмы и келейные корпуса, но и возвел ряд новых построек. В основном это были хозяйственные строения: коровники, пекарни и прочее в этом же роде, причем уровню их автоматизации могли позавидовать окрестные фермерские хозяйства и колхозы. Но то был лишь монастырь. Здесь же в его распоряжении была целая епархия! Совсем другой уровень, совсем другие возможности. Тут нет ни кафедрального собора, ни монастыря! Ни одного – и это на такую огромную епархию!

Но скоро, с Божией помощью, он это изменит! И он был уже уверен, что кафедральный собор, который подымет свои купола в мангазейское небо, будет не просто собором, а одним из самых красивых и больших в России. Еще и речи не было про выделение места под храм и тем более не было проекта. Но он уже не сомневался, что будущий собор должен стать именно таким – красивым и особенно величественным. Таким он представлялся его мысленному взору, и этот образ, до того момента бывший очень смутным, теперь ярко и в целом ясно вырисовывался в его уме. Так невидимый глазу ничтожно малый зародыш, появившийся в момент зачатия в материнском теле, в своих генах несет всю информацию о строении того человека, которым ему предстоит стать.

После совершения обычного монашеского молитвенного правила Преосвященный Евсевий заснул спокойным и радостным сном – подобно тому, как засыпает женщина, давно жаждущая ребенка и наконец-то достоверно убедившаяся в том, что она забеременела.

– А помнишь Владыку Пахомия? На девятое мая? – со смехом спросил отец Ярослав отца Игнатия. Сидя за столом, они уже третий час обсуждали епархиальную жизнь и вспоминали истории из общего священнического прошлого. Как и предчувствовал настоятель, напросившийся к нему в гости старый друг явно был намерен засидеться, и засидеться основательно.

– Забудешь, как же! – немного ядовито, но при этом и весело отвечал иеромонах. – Чуть все зубы мне тогда не выбил. Свалился с кафедры – и крестом мне по зубам! Тут же извиняться начал: «Ты прости, прости!..»

Оба священника рассмеялись.

– Да, Пахомий был великий человек! – сказал, улыбаясь, отец Ярослав.

– Что ты! – вторил ему Игнатий. – Старый архиерей, из старой священнической семьи! Да к тому же советского времени. Сейчас таких уж не осталось…

– Это да… – с мечтательной грустью согласился отец Ярослав.

Преосвященный Пахомий, первый епископ возрожденной Мангазейской епархии, не пользовался особой популярностью во времена своего правления. Но после его ухода на покой духовенство, служившее под его началом, кардинально изменило к нему свое отношение. Если в период своего архиерейства он рассматривался как тиран и хам, то после его ухода о нем стали вспоминать с теплотой и даже нежностью.

– Помню, как водителей своих он посохом со двора выгонял! Беда была с этими водителями, – продолжал предаваться воспоминаниям отец Игнатий. – Нанять нормального человека нельзя, одни дебилы приходили. К тому же еще и вороватые. То шапку у него, когда напьется, стащат, а то и кошелек…

– Да, было дело, – кивнул головой Андрейко.

– Ага, – продолжал отец Игнатий. – Да вот только он раз напьется, а другой раз и притворится только. А потом пинками да ударами палки такого водителя и выгоняет, а тот по всему городу ходит, сплетни про Пахомия разносит. Да только Пахомий мог бы его и не пинать, а просто милицию вызвать. И пошел бы такой водила на зону, да еще и на хороший срок, ибо у этих соколиков через одного судимость была…

– И это верно, – соглашался отец Ярослав. – Пахомий был большой мастер в смысле покричать да выматериться или в пономаря потухшим кадилом запустить. Но на этом, в общем-то, все и заканчивалось…

– Да-да! – с готовностью согласился Игнатий. – Никого не запрещал, никого не зажимал… Великий был архипастырь!

Оба священника замолчали, потянувшись к кружкам с чаем. Но оба продолжали размышлять о прошлом. Отец Ярослав, неспешно отхлебывая чай, в который раз вспоминал события одиннадцатилетней давности – то есть то время, когда он принял священный сан.

Хотя сейчас ему было всего-навсего двадцать восемь лет, он был одним из старейших по хиротонии священников епархии. Он был рукоположен в 1990 году в возрасте семнадцати лет, став одним из тех юных священнослужителей, которых в те годы много было по всей стране, особенно же – в провинции.

Тогда, в 1990 году, в кафедральном соборе и Епархиальном управлении Иркутска его все знали как Славу Андрейко – милого и умного юношу из интеллигентной семьи, который с пятнадцати лет иподиаконствовал у тамошнего Владыки. Иркутская епархия, в советские времена вобравшая в себя огромные сибирские просторы, в тот период была на пороге дробления: исторические сибирские кафедры, закрытые во время гонений тридцатых годов, должны были начать возрождаться в ближайшем будущем. По всей стране началась лавинообразная передача храмов Московской Патриархии. Духовенства не хватало катастрофически, и поэтому любой юноша, более-менее сведущий в церковных делах, мог рассчитывать на относительно скорую хиротонию.

Ярослав был как раз одним из таких. При этом он несколько выделялся на фоне остальных молодых людей, крутившихся в те годы вблизи иркутского архиерея. Семья его была не очень религиозной – относительно регулярно к службе ходила только мать, отец же был к Церкви вполне равнодушен. Но и мать, и отец были образованны и тактичны и сыну своему, с четырнадцати лет начавшему алтарничать, не препятствовали. В школе он учился хорошо, был начитан и эрудирован, и потому без проблем смог поступить в институт. Но еще до этого, в шестнадцать лет, он был официально зачислен в штат Епархиального управления, из-за чего ему пришлось перевестись на заочное обучение. Приходские бабки пророчили ему большое будущее, но кафедральные священники таких прогнозов предпочитали не делать. Однако все сходились в одном: такой разумный и скромный юноша рано или поздно должен «стать батюшкой».

Случилось это рано, а не поздно. В марте 1990 года, когда ему исполнилось семнадцать лет, его вызвал к себе в кабинет иркутский Преосвященный. Как обычно, благословил, однако садиться не предложил. Подобное могло означать либо архиерейское недовольство, либо особую торжественность момента.

– Вот что, Слава… – начал Владыка. – Ты, конечно, и сам знаешь, что духовенства в епархии не хватает. А новые приходы открываются чуть не каждый месяц. Попов не хватает до зарезу!.. Я к тебе давно присматриваюсь: по совести сказать, молодой ты еще, слишком молодой. Хорошо бы тебя еще лет пяток подержать в псаломщиках или, по верхней планке, в диаконах… Но нет у нас этих пяти лет!