Полёт попугайчика - Евгения Мелемина Страница 6

— Тени. Видите? Тени на заборе. Это тень какого-то старичка, который стоял на том месте, где прежде была остановка для служебных автобусов, а это — тень столба, оставшегося от остановки. Мне показалось, что это хороший кадр — тень прошлого, пришедшая посмотреть на обнесенный забором завод, где прежде работало тело. Понимаете?

Томми перевернул фото.

— Половина истории осталась в твоей голове, Карла. Без пояснений это просто фотография забора.

— Пояснение можно написать, — предложил Алекс, затягиваясь. — Тень дедушки, тень несуществующей остановки, забор, консервный завод, остальное спрашивайте у фотографа. И привязать Карлу к стенду на веревочку. Она расскажет, в чем соль, и где работало тело.

Глаза Карлы влажно заблестели.

— Да, но в этом фото есть смысл, — сказала она.

— Только его не видно.

— А разве все должно лежать на поверхности?

— А разве кто-то обязан додумывать за тебя? Карла, если тебе хотелось снять такой сюжет, нужно было нарядить старикашку в старую форму, поставить его на фоне ворот, чтобы он прислонился к ним лбом и вцепился в прутья натруженными морщинистыми руками…

— Да сколько можно!

— Хватит, — остановил их Томми. — Фото забора не подходит, Карла. И текст мне тоже не нравится. С этим мы не выиграем. Я из-за вас никогда не попаду в колледж.

Алекс фыркнул и забросил ноги на ручку кресла. Один носок у него был с дырой и из дыры торчал большой палец. Им Алекс то и дело шевелил. Томми отметил это со смешанным чувством неодобрения и зависти: ему порой сильно недоставало пренебрежения, с которым Алекс относился к мелким недостаткам.

— Ты сам стопроцентно ни хрена не сделал, — сказал Алекс.

— Почему — не сделал… Я придумал, у кого брать интервью, и даже почти смог его взять.

— И кто этот счастливчик?

— Хогарт.

Карла рассмеялась. Алекс притушил сигарету и сказал в потолок:

— Детка, принеси ему выпить, а потом свяжи и запри в подвале.

Томми пожал плечами и нарисовал в блокноте фашистский крест. Он все еще размышлял, стоит ли поднимать на конкурсе темы героической помощи консервами во время мировой войны.

— Хогарт приехал из Нью-Йорка, балбес, — пояснил Алекс, пока Карла наливала в крохотный стаканчик ликер из большой пузатой бутылки. — Он скажет тебе, что наш город — маленькая вонючая помойка, копаться в которой брезгуют даже скунсы. Вот и все, чего ты от него добьешься.

— Да о чем тогда вообще речь? — Томми отшвырнул блокнотик, и пока Карла цедила ликер, глядя на него поверх краешка стаканчика, в волнении опрокинул и снова поставил пепельницу. — С твоими талантами и фотографиями Карлы мы изобразим на выставке страну Оз! Может, сразу в сказочники податься? Какая, к черту, журналистика?

— Синдром дерьмового мира, — сказала Карла и засмеялась.

— Синдром дерьмового мира! — подхватил Алекс.

— Я знаю, — сердито сказал Томми, но не выдержал и тоже начал улыбаться. — Не дурите, нет у меня этого синдрома.

— Тогда выброси из головы мысль, что самый смак журналистики, — это покопаться в сортире, чтобы вытащить на свет божий отменную толстую какашку. И оставь Хогарта в покое, он тот самый сортир и есть.

— Он вроде неплохой парень, — неуверенно сказал Томми, — я сегодня крайне некстати к нему прицепился, а он мне даже по голове за это не настучал.

Карла уселась и приготовилась слушать, Алекс попытался пустить дымное кольцо и подавился. Пока он грохотал дверцами шкафов в поисках кружки, Томми вкратце рассказал о том, как ехал в автобусе и подмечал «кубики жизни», как увидел девушку в шарфе, как попал на роль статуи, неосторожно попавшись на глаза Минди и Стефани, и под конец — о том, что девушка в шарфе ждала Кита Хогарта больше двух часов.

— У нее была температура, все лицо красное.

— Я бы никогда себе не позволила так унижаться, — заявила Карла. — Я никогда так не стелилась перед парнем.

— А ты расстелись хоть раз, глядишь — он у тебя появится, — буркнул Алекс. — У них было свидание, Томми, а ты…

— А я подошел и случайно опрокинул ее чай.

Карла рассмеялась.

— И Хогарт тебе ничего не сделал? — уточнил Алекс.

— Глазами показал. Вот так.

— Показал тебе глазами на дверь?

— Ну я и ушел. Принес им салфетки со своего столика и ушел.

— Черт тебя туда понес, — сказал Алекс.

— А она хорошенькая? — спросила Карла.

— Хорошенькая, — ответил Томми. — Хорошенькая белая девчонка в шарфе.

Карла покачала головой: она слабо верила в хорошеньких белых девчонок.

— Только ты, Томми, мог так облажаться два раза за день — согласиться изображать статую на потеху сучке Минди и испортить свидание парню, у которого собрался брать интервью.

— Да ну вас, — устало сказал Томми. — Господин Писака и леди Забор. Мы все неудачники, забыли?

Карла промолчала. Она о чем-то раздумывала, приложив палец к губам. Алекс тоже не ответил — покачал головой и наконец-то пустил к потолку идеально круглое шевелящееся кольцо дыма.

— Я домой, — сказал Томми.

У него давно уже было паршивое настроение, и хотелось пройти по улицам в одиночку. Если бы не глупое вечернее собрание, отправился бы в парк, забрался под опущенные ветки ив и пошвырял бы камешки в серый грязноватый пруд, по которому плавали утки.

На пруд идти уже поздно — темнеет. Мать убьет, если он задержится.

Точнее, сделает печальные глаза, отвернется и будет молчать до следующего утра — наказание хуже смерти. Томми тяжело переносил молчаливые обиды, терпеть не мог, когда его не желали слушать, и мать знала это и беззастенчиво пользовалась.

Миссис Митфорд была женщиной верующей. Она верила в конец света, страшный суд, Христа, реинкарнацию, инопланетян, деву Марию, календарь майя, адские мучения и свое собственное теплое местечко в райских кущах.

Ей удавалось молиться по несколько часов подряд — например, когда пришлось отравить кота миссис Палмер, повадившегося гадить на лужайке Митфордов, она молилась часа четыре без остановки.

После этого благочестивого подвига она поднялась со вздохом и вручила мистеру Митфорду лопату — следы преступления нужно было замести как можно скорее, пока миссис Палмер не обнаружила, что ее кот лежит одеревеневшим под соседским сиреневым кустом. Окончательно миссис Митфорд искупила свою вину перед людьми и богом, угостив безутешную миссис Палмер великолепным чизкейком собственного приготовления.

Миссис Митфорд считалась доброй католичкой, но по сути ее боязливая душа преклонялась перед всем, что теоретически могло иметь над ней власть. Ей хватало ума не распространяться на людях о терзающих ее сомнениях — не превратится ли Томми в следующей жизни в беспечную птичку и не случится ли так, что ей достанется какой-нибудь другой рай, кроме католического, — в юности она увлекалась индуистскими практиками.