Сила веры. 160 дней и ночей наедине с Тихим океаном - Федор Конюхов Страница 6

5 января 2014 г. День 14-й. Тихий океан 23°05′ – Ю.Ш. 80°14′ – З.Д.

Небо и океан затянуты тучами, идет мелкий дождь. Вот уже полмесяца как я вышел из чилийского города Конкон курсом на Австралию. За кормой осталось 800 миль морских. Если вспомнить все, что было за эти две недели в океане, на хорошую книгу хватит. Смотрю на дисплей картплоттера – Австралия даже не приблизилась ко мне. Пока не могу предположить, сколько еще таких недель впереди.

Сегодня хороший день, погода благоприятствует гребле. Лодка идет ровно и стабильно, каждый гребок продвигает ее по океану на 2–3 метра, легкий ветер и умеренное волнение. Отложил весла и начал приводить лодку в порядок. Посушил одежду, наконец-то снял непромокаемый костюм и переоделся в шорты и футболку. Я, как мудрый полководец, проверил все стратегические запасы на плавание: сколько продуктов и газовых баллонов. В таком длительном плавании важно не только заботиться о лодке, но и не забывать о себе. Необходимо заставлять себя пить достаточное количество воды и хотя бы два раза в день есть горячую пищу. Две недели был под стрессом, сильно похудел, пора выводить себя из этого состояния.

Сегодня запустил бортовой опреснитель и накачал во все пустые бутылки пресной воды – пришло время пополнить запасы, а то я уже перешел на НЗ, а это нежелательно. У меня на борту опреснитель марки «Schenker», он работает от бортовых аккумуляторов. Его производительность – 30 литров в час. Я, конечно, час его не использую, достаточно и 15 минут. Это – сердце лодки. Без него не удастся перегрести океан. На дождевую воду рассчитывать не приходится: даже если идет дождь, это сопровождается шквалистым ветром и брызгами морской воды. Я подстраховался и взял на борт ручной опреснитель воды марки «Katadyn Survivor-35», производительность – 4 литра в час. Надеюсь, он мне не понадобится, но лучше иметь запасной вариант. На «Тургояке» все продублировано: запасной комплект весел, запасные уключины, запасное перо руля, дублирующее средство связи и навигации. Только сама лодка и я в единственном экземпляре, нужно сохранить друг друга.

Во времена юности я сочувствовал погибшим на пути к своей цели, таким, как Георгий Седов к Северному полюсу или Роберт Скотт – к Южному. Тогда я не знал, что в смертный час нет одиночества, и с восхищением говорил: «Какое самоотвержение!» Я видел жен и матерей, как они плакали о погибших сыновьях или мужьях, не вернувшихся из наших экспедиций. А мы, уцелевшие, вернувшиеся с покоренных вершин, громко похвалялись подвигами. Еще бы! Мы тоже могли погибнуть, но вернулись и гибелью товарищей устрашали всех вокруг, тем самым придавая сложность нашему восхождению или походу к Полюсам.

В молодости я любил окружать себя ореолом ран и вывихов на теле, полученных в этих же экспедициях. Я зажимал кровоточащие раны и знал – умереть не страшно, но страшно стоять перед Богом. С годами накрывает волна памяти, бередя сознание, приносит и уносит воспоминания пережитого. Ибо слишком часто я видел, как в экспедициях рядом со мной гибнут друзья, особенно в горных восхождениях. Какими бы ни были прекрасными горы, мы не вправе тратить себя на то, чтобы любой ценой взойти на их вершины, даже если это Эверест.

Но это я сейчас говорю, когда все высочайшие вершины всех континентов в мире в моем послужном списке, и когда мне уже за шестьдесят.

Были времена, когда я рисковал своей жизнью и жизнью моих друзей, лишь бы только сделать то, что еще никто не делал. Поэтому и выбирал самые сложные и опасные экспедиции. Я гордился перед другими своими достижениями, возвышался в собственных глазах, выбирал для себя самых смелых из путешественников: Наоми Уэмуру, Георгия Седова, Роберта Скотта, Роберта Пири, Амундсена – и стремился быть похожим на них.

Утро. Тучи. Идет мелкий дождь, солнца нет. Уже несколько ночей я не вижу месяца, все в тучах. Веки словно налиты свинцом, и я рискнул под утро уснуть минут на двадцать. Как трудно спать, когда подсознание внушает, что необходимо бодрствовать и грести веслами!

Ночью тьма окутывала лодку, словно одеяло.

Воспоминания о жене Ирине, о детях и внуках не дают скучать.

Ночью ветер смешался с дождем, осел на океан и заодно на лодку.

Как говорил древний монах авва Форст: «Если Богу угодно, чтобы я жил, то Он знает, как это устроить. А если Ему не угодно, то для чего мне и жить?»

Я бросил грести, встал в полный рост, держась за страховочные дуги, и ощутил такое качество и глубину молчания, которое не было просто отсутствием шума и звука, – это тишина в моей душе, а не в океане. Но и в этом плавании я не буду избавлен от одиночества (всегда кто-то присутствует на борту лодки). С другой стороны, Бог послал мне одиночество, но это только одиночество без людей, одиночество в Божием присутствии, в уверенности, что со мной всегда рядом Он, с которым я способен свободно войти в вечность.

Уже прошло четыре года с 22 декабря 2009, когда в селе Атманай на берегу Азовского моря скончалась наша мама Мария Ефремовна. Ей было 93 года и четыре месяца от роду. Они с папой прожили 73 года вместе, у них было пятеро детей, тринадцать внуков и тринадцать правнуков. Смерть была очень тихая, без страданий и видимых мучений, она будто погасла. Мы ее похоронили прямо на берегу моря. Как легка была ее кончина. Ее смерть стала для меня откровением в мои пятьдесят девять лет. Когда я вернулся из очередной экспедиции из Гренландии, глаза мамы не открывались, и, как загнанная газель, она прерывисто, часто дышала. Но не смерть занимала ее, а хотелось одного – улыбнуться. Она дождалась меня, и можно было отправляться туда, где ее уже ждала та, от которой никто не увернется, когда наступает время.

Я встал на колени перед мертвой мамой. Когда она была жива, никогда этого не делал. А жаль! Даже после того, как опустили гроб в землю, я не поднимался, и говорить не хотелось. Мамы больше не было с нами, она не сможет обласкать, но мы по-прежнему нуждались в ней и, опуская гроб на рыбацких просоленных веревках в землю, знали, что заботливо укрываем ее землей, а не хороним покойницу. Мы – ее дети, а нас пятеро, собрались на кладбище, но никто не плакал. Тяжесть наша была тяжестью краеугольного камня храма. Все только опустили глаза, чтобы не смотреть ей – смерти – в глаза.

Три вопроса мудрецу:

Сын Николай, стремись к тому, чтобы сделать из молитвы жизнь и из жизни – постоянную молитву.

От океана веет покоем. Он лишился формы.

Когда молюсь, то плачу, но от молитвы светлеет на сердце. Здесь я ничего не требую. Когда больше требуешь, больше и спрашивают. Меня спрашивают: что я буду делать завтра? Здесь, в океане, буду грести веслами, а там, на суше, буду пересекать Аравийскую пустыню на верблюдах, писать картины на холсте, строить храмы, наблюдать за звездами, проектировать яхту.

Слава Господу Богу, я дожил до Рождества Христова. Рождественская ночь прошла спокойно, без происшествий. Ветер – 12–15 узлов, грести было легко и спокойно. Восточный ветер позволяет продвигаться ровно на запад. Меня беспокоит только плотная облачность, на небе абсолютно нет просвета. Небо черное, бортовые аккумуляторы за ночь сильно разрядились, и не хватает дневного света, чтобы их подзарядить. Солнца нет.