Заклятие сатаны. Хроники текучего общества - Умберто Эко Страница 6

Союз распался, столкнувшись с удивительным открытием. Чтобы по-настоящему называться антипатриотом и желать Италии погибели, пришлось бы переоценить и фигуру дуче, то есть того, кто действительно погубил Италию, и, следовательно, у нас был один путь – в неофашисты. Сочтя такой вариант неприемлемым, мы отказались от проекта.

Мы, конечно, валяли дурака, но почти все, что мы тогда придумали, сегодня осуществляется – хотя у нас и в мыслях не было выступать под национальным флагом с идеями, которые потом Босси [43] провозгласил своей программой, и мы совершенно точно не собирались воздавать почести тем, кто расстреливал берсальеров у Порта Пиа [44].

В те времена в правительстве были христианские демократы, задачей которых было сдерживать церковь, защищая светский характер государства, и максимальным проявлением неоклерикализма стала поддержка Тольятти пресловутой статьи 7 Конституции, статьи, признающей Латеранские соглашения [45]. С некоторых пор распался квалюнквизм [46], движение, подхлестнувшее в определенный период антиунитарные настроения, недоверие к Риму, погрязшему в коррупции и воровстве, или выпады против бездельников-бюрократов, пьющих кровь трудового народа. Мы и представить себе не могли, что однажды подобную позицию займут министры нашей Республики.

Мы не понимали, что для того, чтобы лишить парламент его значимости и отобрать у него реальную власть, достаточно просто принять закон, по которому депутаты не избираются народом, а еще до выборов назначаются Боссом. Нам казалось, что плавный возврат к Палате фасций и корпораций [47] – это слишком фантастическая затея.

Мы хотели разрушить Италию, но постепенно и думали, что на это уйдет по меньшей мере век. Однако все произошло значительно быстрее; кроме Италии, рушится и Alitalia [48]. Но самое интересное, что этот процесс не зависит от государственного переворота, подготовленного бунтовщиками, кучкой благородных идеалистов, какими мы были. Нет, он совершается при одобрении большинства итальянцев.

Сталкиваясь на практике с глобальным потеплением и исчезновением демисезонов и находя подтверждение своему опыту в авторитетных источниках, я задаюсь вопросом: что будет чувствовать мой внук, которому нет пока и двух с половиной, когда услышит слово «весна» или прочтет в школе стихи, повествующие об осеннем увядании природы? И какова будет его реакция, когда уже взрослым он послушает «Времена года» Вивальди? Возможно, он будет жить в другом мире, родном и привычном, и не будет страдать от отсутствия весны, глядя, как жаркой зимой распускаются по ошибке деревья. В конце концов, я и сам в детстве ни разу не сталкивался с динозаврами, однако вполне мог их себе представить. Возможно, моя ностальгия по весне – это тоска пожилого человека по детству, так вспоминаются ночи, проведенные в бомбоубежище за игрой в прятки.

Для этого еще не выросшего ребенка естественно будет жить в мире, где главной ценностью (важнее, чем секс и деньги) станет публичность. Где ради того, чтобы добиться признания и не прозябать в невыносимой, пугающей безвестности, пойдут на все, лишь бы засветиться в телевизоре или в том, что к тому времени будет вместо телевизора. Где все больше безупречных матерей семейств будут с готовностью вываливать на скандальных ток-шоу самое грязное белье, лишь бы назавтра их узнавали в супермаркете и просили автографы, а молоденькие девушки (как это происходит уже сейчас) будут стремиться в актрисы, но не для того, чтобы стать второй Дузе или Гарбо [49], не для того, чтобы играть Шекспира или хотя бы петь, как Жозефина Бейкер [50], одетая в одни бананы, на сцене «Фоли-Бержер» [51], и даже не для того, чтобы грациозно дрыгать ножками, подобно шоу-герл в телепередачах недавнего прошлого, а просто чтобы попасть в ассистентки ведущего телевикторины – чистая показуха, не подкрепленная никаким искусством.

И тогда этому ребенку растолкуют (возможно, школа – заодно с царями Рима и падением Берлускони [52], а может, исторические фильмы с названиями типа «Однажды на “Фиат”, которые в Cahiers du cinéma окрестят «проле́т», по аналогии с «пеплумом»), что с незапамятных времен люди стремились добиться признания окружающих. И одни старались, чтобы с ними было приятно посидеть вечерком в таверне, другие пытались отличиться в футболе или в стрельбе по мишеням на празднике святого покровителя либо рассказывали, как им на крючок попалась «вот такая рыбина». И девушки хотели выделиться, надев к воскресной мессе кокетливую шляпку, а бабушки – тем, что они лучшие в деревне поварихи или портнихи. И беда, если б было иначе, ведь человеку, чтобы узнать, кто он такой, необходим взгляд Другого, и чем большую любовь и восхищение он вызывает у Другого, тем лучше себя узнаёт (или думает, что узнаёт), ну а если этих Других будет не один, а сотня, тысяча, десять тысяч – так тем лучше, чувствуешь себя полностью реализовавшимся.