Московское наречие - Александр Дорофеев Страница 60

«О, это не совсем буэно, – погрустнел падре. – Однако, если избранный, все позволено. Вспомните случай с Авраамом. Избегая неприятностей, представил жену свою Сару сестрой, едва не выдав замуж за царя финикийского. Поступок, согласитесь, бесчестный. Но с тех пор и началось преуспеяние Авраама как отца множества. Так что Господь не склонен осуждать своих порученцев, и не нам оценивать Его замыслы».

«А оцените, падре, – попросил боцман. – К чему бы мне снится одно и то же, что сижу безвинный в тюрьме, а потом плыву по волнам, точно корабль, и просыпаюсь с такой грот-мачтой на палубе, хоть руби, – не знаю, куда и пристроить, торчит, как второй суффикс».

«Дух скован, а у плоти фиеста, – сказал Пахарито, лежа на дне пироги обмершим солнечным бликом. – Рекомендую полный телесный покой».

И море было совершенно недвижно, не всплескивая у бортов, будто вслушивалось, не в силах понять, о чем это они толкуют.

Примерно в миле от берега Туз заметил стаю каких-то морских собакоголовых животных. «Тюлени, что ли?» – указал боцману.

Вглядываясь, тот отвечал: «Тюленей в этих водах быть не может»…

А падре молвил, не открывая, впрочем, глаз: «Левиафан многоглавый. Здесь такие встречаются»…

Стая приблизилась, и боцман воскликнул: «Псы! Перрос! Все знакомые – пару лет назад увезли на баркасе!» Собаки тоже признали его – хоть лаять не могли, поскольку пасти были заняты рыбой, но завиляли в прозрачной воде хвостами. Будто не имея отношения к тверди земной, они, окружив пирогу, устремились в открытое море.

«Ах, вот оно что! – догадался боцман. – Ну, ихосдеперрос! К косяку ведут»…

«Все пути приводят к Богу, – изрек падре. – Даже ложные и кривые туда же, если идти, а не сидеть. Любое движение, ихос миос, – это поиск Создателя от неудовлетворенности собой»…

Уже Юкатан скрылся из виду, и солнце в зените припекало, а собаки все плыли, увлекая в неведомые дали. «Узнаю место, – сказал боцман, обозрев безоблачно-пустые горизонты. – Где-то тут мой сухогруз затонул». Пахарито с тревогой выглянул за борт: «Пора возвращаться, дети мои! Может, это вовсе не псы, а разновидность демонов – сирены. Обиженные твари часто служат сатане».

«Ну, вы скажете, падре! – обиделся боцман. – Не отличу я собаку от сирены? Знаком и с теми, и с этими! – Да все-таки начал поворачивать, табаня, но увидел впереди землю и решительно налег на весло. – Если это Куба, попрошу убежища у Фиделя – с детских лет его люблю».

Увы, глазомер обманывал боцмана. Это был островок величиной с пуговицу – судя по всему, та самая собачья обитель, на существование которой надеялся Туз, когда наблюдал пустой баркас из моря.

Угодив в попутное течение, пирога обогнала стаю и первой подошла к покрытому мангровыми зарослями берегу. Стояла такая тишина, что слышалось, как дышат корни, тянущиеся из воды к небу. В их ровное дыхание вплетался какой-то свист – все ближе и ближе. И только дно пироги чиркнуло по песку, как ветви с корнями раздвинулись. В ластах, со стеклянной маской на лбу вышел из дебрей лесной человек. «Вот так стобля! – присел от неожиданности. – Кум в гости!»

Это был Коля-нож, точь-в-точь каким запомнил его Туз, прощаясь в Мексике. Разве что без садового плафона на голове. Он искренне обрадовался. Обнял всех подряд, включая мокрых собак, и немедленно потащил показывать свой маленький остров Перрос, где умудрился развести и картошку, и авокадо, и коноплю индийскую, и орхидеи, продавая все в сопредельные земли. «Тесновато, конечно, с псами, – рассказывал, – да приучил к воде. Теперь они больше в море, рыбу ловят»…

Молчаливая Сара, окруженная индейками и павлинами, уже накрывала стол у входа в тростниковую хижину, а неподалеку под сенью цветочного шатра, раскинув рот и ноги, рожала каменная баба. «Богиня плодородия, – пояснил Коля. – Как увидел на базаре в Фелисе, взял не торгуясь».

«Экий табернакль. Как раз для вирхен Марии, но вряд ли сей отрок слыхал о Христе», – прошептал падре, возгораясь наследственным миссионерством.

Над столом свисали крупные, точно сливы, плоды морского винограда. Коля-нож выставил трехлитровую бутыль калифорнийского вина, наполненную бирюзовым, будто воды Карибского бассейна, напитком: «Тростниковый ром моего производства. Не сахарный, но заборист, не хуже нукусовки!» И это была чистая правда. Хоть и припахивал ром свежей рыбой, но от преград, бывших поначалу в общении, и следа не осталось.

«Живу, кум королю, – рассуждал Коля-нож. – Тут на коралловых рифах чего только нет! Нашел затонувшую часть карамарана с золотом, понемногу достаю, как из банка, ножичкам на университеты. Да там же и сухогруз лежит, полный автоматов Калашникова. На них повсюду большой спрос Я и амо пригласил в гости, чтобы поглядел, как устроились»…

«Ох и задаешься, бахвал, – разговорилась вдруг Сара. Тоже, видно, хотелось чем-нибудь похвалиться, и она сообщила: – А у меня по сию пору месячные. Не чудо ли, в мои-то годы!? Вот каков заквас силы ци!»

«Это муж хорош», – заметил боцман.

«Да, какой он мне муж?! – фыркнула Сара. – Брат единокровный».

И только теперь Туз увидел, насколько они схожи – и лицом, и фигурой.

«Все мы братья и сестры, одно тулово Богово», – высказался боцман.

Но Сара не слушала, а запальчиво посулила: «Гореть тебе, братишка, в аду!»

«Амо говорил, что ада нет», – покраснел Коля-нож, словно от близкого жара.

«Кое для кого есть! – вмешался падре. – Для особо страждущих туда угодить. Но ты, сын мой, надеюсь, не из таковских. – И запел рождественский кансьон, мелодия которого была подобна журчанию быстрого ручья: – Перо мира комо бебен лос песес эн эль рио, перо мира комо бебен пор вер а дьос насидо!» «Веруешь, иходеперра, что рыбки пьют в реке, увидев рождение Бога?» – строго глянул на Колю.

«Не знаю, как в реке, – признался тот, – а в море – точно! Без всякого бога только и делают, что пьют. Бебен и бебен»…

«Вуэльвен а бебер, лос песес эн эль рио пор вер а дьос насер!» – продолжил песню Пахарито.

«А ведь и правда, – подтолкнул боцман Туза. – Как родишься, так рано или поздно, но обязательно чего-нибудь то бебер, то насер».

«Ладно, ребята, валите отсюда, – сказал Коля-нож. – Смеркается, а нам еще птицу кормить»…

Падре и в море не смолкал, и собаки подтянули, присматривая, чтобы никто не выпал за борт. Проводили до самого Юкатана, куда пирогу быстро принесло местным ответвлением Гольфстрима. Весло, конечно, обронили и подгребали полосатой ногой боцмана. «Чую, скоро быть урагану», – говорил он, тыча оплеванным пальцем в небо.

«Близка кончина пятого солнца, – вздохнул падре, когда причалили. – Жили люди пять тысяч лет душевно, а за последнюю сотню чего-то стряслось. Такого понаделали, уму непостижимо! – кивнул на гигантский теплоход, превосходящий размерами остров Перрос. – А гостили мы сейчас, ихос миос, не где-нибудь, а в параисо. Истинно говорю, таков он был – рай первобытный».