Перед закрытой дверью - Эльфрида Елинек Страница 60

Но вот возникает Софи, и Райнер сразу же обстоятельно и ввиду сложившихся обстоятельств принимается объяснять ей, что любовь отнюдь не есть эрос. Истинное счастье является ощущением, что всегда в жизни ты хотел только самого лучшего, даже если это желание будет истолковано неверно. Софи это никак не трогает, она подает бутерброд с сыром. Прислуживать ей даже забавно, если к этому не принуждают. Анна скорее бы дала себе руку отрубить, чем подала бутерброд с сыром кому бы то ни было.

Герхарду хочется кружить в танце Анну, своего кумира, и веселиться вовсю, но та отпихивает его в сторону, потому что ей хочется выковырять Ханса, забившегося между чьими-то двумя бабушками. Ханс же со своей стороны решительно пробивается сквозь толчею, чтобы силой выхватить Софи из когтей какого-то одноклассника, с которым она парит в старом добром вальсе. С этим никчемным тунеядцем, который за всю свою жизнь ни шиллинга сам не заработал, она нынешней зимой открывала бал в Филармонии. Этот тип не собирается стать музыкантом, он будет крупным юристом. Он держит Софи за руку трезво и деловито, что является основной предпосылкой для его будущей профессии, касаясь ее лишь кончиками пальцев, в то время как спины он касается уже плотнее, не слишком сильно, не слишком слабо.

«Разве так хило за девушку берутся, тут нужно держать крепко, и я это умею, потому что я вообще парень крепкий и не промах. Иди-ка сюда, милашка, какая ты легонькая, ну просто перышко», и Ханс хочет взметнуть ее разок в воздух, сильно-сильно, и завопить что-нибудь вроде ЭГЕ-ГЕЙ, он такой счастлививый сегодня, отлично вписался в круг своих будущих коллег с академической подготовкой. Он — человек действия.

— Отстань, — говорит Софи.

Это прокол. Ханс делает вид, что ему надо срочно застегнуть ширинку.

Многочисленные гимназисты заверяют друг друга в том, как премило удалась сегодняшняя вечеринка. Обмениваются телефонами. Все роли расписаны, пора на сцене появиться первому несмелому «Ты», и первое несмелое «Ты» не заставляет себя ждать. Говорят о предстоящей совместной прогулке, приглашают летом в загородный домик погостить.

Намазывают бутерброды.

Раздают огромных размеров куски торта на бумажных тарелочках.

Райнер из засады, пригнувшись, бросается к Софи и говорит, что теперь должен наконец начаться период в их дружбе, который, он не боится этого слова, принципиально будет отличаться от всего, что было прежде. Потому что они наконец-то должны найти непосредственный доступ друг к другу. Обнаружить его можно во время совместных вечерних прогулок. В каждом глубоком разговоре мы будем открывать для себя что-то неизведанное, обещает он ей. Самое восхитительное чудо природы заключается в ее полнейшей свободе от противоречий.

Софи ему противоречит: — Ну-ка, отпусти меня сейчас же, еще платье помнешь, это ведь шифон. Ты медленно, но верно дегенерируешь, Райнер, в самом деле.

Взрослым позволено выпить пунша, чтобы воздать должное позднему часу. Отпрыски хихикают, потому что им в виде исключения позволяют отпить глоточек. Ханс немедленно пристраивается к очереди за алкогольным напитком, но его прогоняют, потому что он еще не взрослый, как ему ошибочно заявляют. Ханс вопит, что давным-давно сам деньги зарабатывает. В ответ на лице дочурки частнопрактикующего врача застывает недоуменное выражение.

Здесь и не покурить.

Фрау Витковски, без которой тут тоже не обошлось, прячет в толпе свои учительские телеса (когда-то она и сама была учительницей!). Прячет она подальше от глаз и свое безобразное платье довоенных времен, которое украсила бархатным бантиком и того же цвета шелковой розочкой, одно неуместнее другого. Папаша выступает франтом, его галстук кричит так, что уши закладывает, вот он я, не заметить никак нельзя. Самого калеку можно еще не заметить, если постараться, но галстук этот не увидеть нельзя.

Анна робко трется об обтянутую джепером спину Ханса, чтобы тот обратил на нее внимание, а еще лучше — ей это внимание уделил. Ханс, потрепав ее, как лошадь, спрашивает:

— Что, опять у тебя свербит? Коли свербит, надо самой и почесаться, ха-ха-ха-ха.

Он разражается пронзительным гоготом, подскакивает к Софи и, сграбастав ее, поднимает на руки и кружит в воздухе. Потом подбрасывает, словно тюк, снова ловит и называет сокровищем, куколкой и малышкой Софи. В нем много силы, которую он теперь выпускает наружу, для кого же она ему и нужна, как не для одной Софи.

Софи слегка улыбается и говорит: — Опусти меня, Ханс.

Он не успевает выполнить приказ, как уже сзади подбирается Райнер, выдирает Софи у него из рук и говорит, что сейчас Ханс по яйцам схлопочет, тот отвечает, что еще посмотрим, кто тут чего схлопочет.

— А теперь проваливай отсюда, мы хотим вдвоем побыть.

Господин директор изрекает напутствие, что, мол, аттестат зрелости, венчающий важный отрезок жизненного пути, рассеет их вскоре по всему свету. Они должны навсегда сохранить в памяти школьные годы. Годы подошли к концу, а жизнь только начинается. Она отличается от школы, однако школа была подготовкой к ней.

Райнера и Анну мороз по коже продирает от страха; их больше всего ужасают любые изменения. Потом никогда уже не стать вожаком так легко, как здесь, потому что не всякий будет тебя знать. Ни тебя, ни твоих достоинств, которые придется проявлять заново. Неизвестность пугает Райнера и Анну.

Анна всем своим видом демонстрирует, что и ей хочется что-то сказать по этому поводу.

Оба молодых человека, у которых внутри взыграло обилие сил и соков, вот-вот подерутся. Какой-то здравомыслящий учитель вступает между ними, взывая к дисциплине и религиозным заповедям. Он, кстати, — преподаватель закона Божьего.

Анна даже слегка подпрыгивает от беспокойства, так как и ей есть что сказать. Она хочет сказать, что Ханс принадлежит ей и никому другому. Даже если впечатление сложилось иное. Райнер с близкого расстояния, безо всякого телефона, сообщает Софи, какие чувства по отношению к ней он испытывает и испытывал всегда. Из гордости он никогда не признавался в этом. Но теперь это сильнее его. И совладать с этим невозможно. По его мнению, она спокойно может узнать об этом. Следующая по нарастанию степень представляла бы собою солнечные блики на траве в лесу, дождик, начинающий падать медленно и неслышно, смолистый аромат деревьев, Софи в старом плаще, затаив дыхание, нежно гладит его по волосам. Бывают моменты, когда и интеллектуалу требуется телесный комфорт. Плотный деревенский ужин на простой клетчатой скатерти и множество серьезных и глубокомысленных бесед, при которых умозрительно будет присутствовать и сам Господь Бог. Это мечта любого гимназиста, которая является и его мечтой. После ужина они укладываются в постель и продолжают чтение Камю, которого все это время читают вместе. То место, где приговоренному вдруг открывается мир, уже ставший для него навсегда безразличным. И он думает о своей матери. Если угодно, он, Райнер, будет думать о Софи. Затем они скрываются от объектива кинокамеры в лесной чаще.

Софи говорит, что после каникул мать отправит ее в Лозанну, сменить обстановку и окружение.