Полуденный бес - Павел Басинский Страница 60

А может, и еще хуже. Они имитировали новое ограбление. Повторная кража тех самых картин. Под его, Соколова, визит. Капитан выходит из разоренной квартиры и нос к носу сталкивается с хозяином. «Здрас-сте! Извините, Борис Вениаминович, я тут случайно. Заглянул, знаете ли, по дороге. Ой! Да у вас дверь была открыта! Картины, говорите, пропали? Помилуйте, я-то тут при чем?»

Бежать! Нет, уже поздно.

– Да входите, капитан! – раздался из глубины квартиры насмешливый голос Гнеушева. – Не воображайте себе бог знает что! Я уже и кофе сварил!

Гнеушев встречал его в прихожей в расшитом серебряными драконами японском халате, дружески протягивая руку. Капитану ничего не оставалось, как ее пожать.

– Как вы узнали, что я за дверью? – спросил он.

– Ай-яй-яй, Максим Максимыч! Для сыщика вашей квалификации задавать такие вопросы неприлично! Маленькая месть, капитан! В Малютове вы позволили себе поиграть со мной. Между прочим, я этого не прощаю. Так что вы легко отделались. Но что же мы стоим? Кофе стынет! Этот кофе нельзя подогревать! Это не магазинная бурда, это настоящий кофе из Бразилии.

– У вас всё настоящее, – ворчал Соколов на кухне, отхлебывая горький ароматный напиток из крохотной чашки, которую он толстыми пальцами едва удерживал в руке. – Настоящий кофе, настоящая живопись…

– Да! – не без гордости согласился Гнеушев. – Я собираю только великую русскую живопись. Прошли времена, когда я гонялся за альбомами импрессионистов и часами простаивал в Пушкинском музее перед мазней какого-нибудь Матисса. Теперь этого добра мне даром не нужно. Недавно я побывал в Нью-Йорке и посетил музей «Метрополитен». Там этих Мане, Моне и Ренуаров как грязи! Безлюдные залы, битком набитые французской живописью. «Боже! – подумал я. – Какие же мы провинциалы с нашей варварской любовью к поздним французам!» И при этом не умеем ценить собственного великого модерна – Филонова, Малевича, Кандинского, Петрова-Водкина! Я уже не говорю о нашем золотом фонде – русском пейзаже конца девятнадцатого века. Вы любите Левитана, Саврасова?

– «Грачи прилетели», – неуверенно сказал Соколов. – А что, простых учителей физкультуры уже награждают поездками в Америку?

– Времена изменились. Мы дружим с США.

– Ну и кого из дружественных нам американцев вы, извините за выражение, завалили?

Гнеушев поставил чашку на стол.

– Как грубо! Я надеялся на более интеллектуальную прелюдию к нашему разговору. Какой же вы неисправимый моралист!

– Странно слышать это от школьного учителя.

– Я пытаюсь учить своих ребят быть сильными. Держать удар. Предупреждать противника. С некоторыми из них это получается, но с очень немногими. Но я не интересуюсь массами. Я, простите за высокомерность, артист! Меня привлекают только отдельные человеческие особи.

Соколов вдруг задумался.

– Знаете, как убили Елизавету? – сказал он. – Мерзавец был настолько силен и высок ростом, что захлестнул ее горло нейлоновым шнуром и держал на весу до тех пор, пока не хрустнули шейные позвонки. Я не сразу понял, зачем он это сделал. Но потом догадался. Ему хотелось наблюдать за ее мучениями. Видимо, тоже артист!

– Что вы говорите?! – воскликнул Гнеушев. Глаза его холодно смотрели на капитана. – Это мне кое-что напоминает. Будущий поэт Гаврила Державин во время подавления Пугачева приказал повесить трех бунтовщиков, без всякой необходимости. Потом он признался, что сделал это из пиитического любопытства .

Капитан тоже поставил на стол пустую чашку.

– Борис Вениаминович, почему вы меня так гостеприимно принимаете? Какой-то провинциальный мент нахально завалился к вам домой, пьет ваш дорогой кофе, задает наглые вопросы…

– Во-первых, – с важностью сказал Гнеушев, – я русский дворянин. У нас не принято выгонять гостей, не угостив их хотя бы кофе. Во-вторых, я эстет. Меня интересует всё цельное, настоящее… В том числе и вы, стопроцентный провинциальный капитан. Я это не в комплимент вам говорю, потому что стопроцентным бывает и красивое животное, и кусок хорошего дерева или минерала. Но человеческий материал, подобный вам, всегда меня занимал. Не могу сказать, что я вас уважаю. Я вас слишком хорошо вижу. Вы весь как на ладони. В вас нет загадки, изюминки. Простите за откровенность, но вы обыкновенный деревенский мужик.

– А мужиков в России много.

– Ошибаетесь! Настоящих мужиков в России осталось мало и скоро совсем не будет. Жадности современной цивилизации нет предела. Ваша человеческая порода будет переработана и уничтожена в ближайшие годы.

– Не понимаю…

– Вас выдернули из деревни, так? Сделали милиционером? Рядовым охранником того государства, которое уничтожало ваших дедов и отцов. В Гражданской войне, в коллективизацию, отправляя в лагеря, на фронт, плохо вооруженных, против немецких танков и авиации. Других, таких же неглупых, непьющих русских мужиков, как вы, оставшихся после военной мясорубки, растащили по городам. На вас держится городская цивилизация. Ее промышленность, ее культура, искусство. Но только не явно, а как бы под спудом. Из вас берут соки, здоровую кровь. Но эта система рано или поздно рухнет. Коммунистическую державу, созданную на ваших костях и крови, на весь мир объявят страшным пугалом. Придут новые люди. Не знаю, как они себя назовут, но только цинизм их будет беспределен. Это будут артисты высшей пробы! Они жадно пригребут к рукам российские недра, советские заводы и превратят их в личное богатство, в неслыханные возможности. А вас, Максим Максимович, не будет. Как не будет когда-нибудь нефти, без которой не стронется с места ни один роскошный лимузин. Для отбросов вашей породы отведут резервации, чтобы цивилизованные хамы на недорогих «фольксвагенах» могли заехать в русскую деревню, скажем, под названием Красный Конь и выпить кружечку ледяного кваса, скушать порцию russian pelmeni . Вы понимаете, о чем я? В первую очередь цивилизация пожирает самое вкусное – человеческие породы. Чтобы напитать свой мозг, насытить воображение!

– Вы тоже из них?

– Разумеется! Я цивилизованный человек и, смею думать, человек будущего. Мое настоящее время еще не пришло.

– А пока напитываетесь человеческой кровью?

– Породами, я бы сказал.

– Человек везде человек, а нелюдь везде нелюдь.

Гнеушев неприятно засмеялся.

– Ну что ж, пожалуй, я соглашусь, что я нелюдь. Да, я не из людей. Я преодолел в себе человека, слишком человека . Но мне все равно приятно поболтать с вами. Вспомнить прошлое.

– Откуда вы знаете про Красный Конь?

– Мне рассказывал Палисадов.

– Просто предположительно, могла ли Лизавета представлять для вас интерес с точки зрения… человечьей породы?

– Возможно.

– Могли бы вы ее, например, убить? Из пиитического интереса?

– Говорите прямо.