Наследство разоренных - Киран Десаи Страница 60

Естественно, он снова разозлился. Кто она такая, чтобы его поучать? «Горкаленд для горка! Мы освободительная армия!» Он мученик идеи, последовательный, принципиальный боец.

— Я не обязан это выслушивать! — крикнул он, вскочив и выбегая за дверь.

И Саи заплакала, потому что в его словах была неправедная правда.

* * *

Измученная военным положением, непрерывно думающая о Джиане, мучимая желанием быть желанной, она все еще надеялась, что он вернется. Она утратила навык одиночества.

С замиранием сердца перечитала «Грозовой перевал», еще раз перечитала последние страницы — Джиан все равно не появился.

* * *

На ступеньках возник похожий на сучок богомол.

Влез жук с неприлично красным задом.

Следующий — разобранный на части скорпион: вот колонна муравьев несет его ногу, вот появилось жало, а вот и глаз.

Джиан, однако, не появился.

Она отправилась к дядюшке Потти.

— Э-ге-гей! — приветствовал он ее с веранды, как с капитанского мостика.

Но он сразу заметил, что улыбалась Саи лишь из вежливости, и ощутил укол ревности. Не все понимают, что дружба самодостаточна, что она постоянней, верней, легче. Она всегда что-то дает и никогда ничего не отнимает, в отличие от иных, более летучих и горючих эмоций.

Чтобы подбодрить Саи, дядюшка Потти лихо грянул:

Ты наш король!

Ты наш Напо-льйо-он Бр-ре-анди!

Ты наш пароль!

Ты наш Мах-х-ха-ат-ма Г-ге-анди!

И ответный смех Саи тоже звучал как дань вежливости, а не как реакция друга. Конечно, этого следовало ожидать, он и ожидал этого. Он даже постарался дать ей понять, как следует вести себя с этой самой любовью, с ее декором и сутью, с сопряженными с нею печалями и потерями, как сопрячь эмоции с интеллектом, как предпочесть печаль тупому, как коровье мычание, счастью. Давным-давно, студентом Оксфорда, дядюшка Потти испытал любительское увлечение любовью. Он лазил в словари и энциклопедии, за сигарой и бокалом портвейна перечитал кучу литературы на тему любви, литературы психологической, физиологической, поэтической, порнографической; древнеегипетские любовные письма, тамильскую эротику девятого века; испытал радость преследования и радость ускользания от преследования. Во время практических занятий он нашел чистую любовь в грязнейших закоулках, куда полиция не отваживалась сунуть нос. Он сплетался в объятиях с Луисом и Андре Гильермо и Расулом, Йоханом и Йоши и с элегантной любовью по имени Умберто Сантамария. Некоторые любили его, но он не отвечал им взаимностью, других любит он безумно и безнадежно, но они не желали его видеть. Однако он не стал докучать Саи детализацией опыта своих юных лет.

Вместо этого он принялся скрести пятки, с которых посыпались чешуйки отмершей кожи.

— Как начнешь чесаться, дорогая, так уж не остановишься.

* * *

Когда Саи в следующий раз появилась в «Мон ами», все смеялись и гадали, радуясь просвету в темные времена.

— Кто этот счастливец? Высокий, бледный и красивый?

— Богатый?

Спасителем Саи выступил счастливый случай в лице обыкновенной простуды. Распухшие глаза и нос, покрасневшее горло спасли от жесткого падения с туго натянутого на головокружительной высоте каната любви. Можно было спрятаться в складки здоровенного мужского носового платка. Лола и Нони захлопотали с медом, лимоном, ромом…

— Ужасно, ужасно, Саи.

Дышать нечем, голова как будто зажата в сапоге инквизиторов.

Дома повар вытащил из аптечки колдрин и «Викс», обмотал ей шею шелковым шарфом, но так и не смог задушить сводящего с ума состояния постоянного ожидания.

Дурная привычка? Сколько можно думать об одном и том же?

«Почему ты так плохо себя ведешь?» — обращалась она к своему сердцу.

Но сердце не умеряло ритма.

«Забвение — необходимое свойство человеческой натуры, — напоминала она ему. — Все куда-то исчезает».

Гигантский кальмар, последний дронт.

Простуда отступила, отменили комендантский час, и Саи отправилась на поиски.

На рынке его не оказалось, не было его и в прокатном пункте, где Ринзи и Тин-Тин Дорджи выдавали желающим истертые видеоленты с Брюсом Ли и Джекки Чаном.

— Не-е, не видел, — помотал головой Дава Бхутиа, высунувшись из клубов пара, вздымавшегося из котла кухни Чин Ли.

— Еще не приходил, — сообщил Таши из «Снежного барса».

Таши преобразовал свое бюро путешествий в бильярдный клуб. Стены бильярдного заведения украшали все те же изображения горных пиков и монастырей, те же тибетские сувениры пылились в витринах. Отсутствовали лишь потребители этих сувениров, обычно скорбно покачивавшие головами, сокрушаясь о судьбе Тибета и ликуя при мысли о выгодной покупке: всего двадцать пять долларов за тонкую, просвечивающую нефритовую чашечку! Ради этого не только Тибетом пожертвуешь.

Но о долларах пришлось забыть, пока сойдет и местная валюта. Таит мобилизовал своего младшего кузена, слюноточивого дурачка, и тот носится между заведением Гомпу и бильярдным столом, таскает бутылки, чтобы патриоты могли напиваться, не отвлекаясь от игры и разговоров о высоких целях освободительного движения. Патриоты настолько увлечены дискуссиями, что иной раз не успевают выскочить поблевать. Отсюда своеобразная атмосфера в помещении.

Саи прошлась по пустынным помещениям колледжа, полюбовалась кучами мертвых мух у окон. На классных досках следы формул. Здесь Джиан учился. Мало ли кто здесь учился! «Сидела бы ты дома!» — одернула она себя.

Она обогнула гору. Отсюда вид на реку Рели, на Бонг-Бусти, где его дом. Два часа пути до этой незнакомой ей части Калимпонга.

Он часто рассказывал ей о доблестных предках-воинах, но почему-то упорно молчал о семье и доме.

Саи миновала несколько церквей: свидетели Иеговы, адвентисты, святые последнего дня, баптисты, мормоны, пятидесятники. Старая англиканская церковь в самом центре города, американские все на окраине. Но денег у них больше, энергии тоже хоть отбавляй. Тактика гибкая, свойские ребята, прилипнут — не стряхнешь.

Но никто к ней не прилип. Церкви закрыты. Миссионеры пережидают опасные времена дома, отдыхают и набираются сил, чтобы с этими набранными новыми силами наброситься на измотанное передрягами население.

Далее мимо обработанных участков с посевами и посадками, мимо мелких домишек. От дороги ответвляются тропы, ветвятся в тропинки, виляющие по уступам. Ржавые жестяные кровли, нависшие над бездной клозеты, бамбуковые желоба для поливки, насосы с извивами труб. При солнце вся эта лоскутная неразбериха выглядит живо и даже привлекательно. Множество цветов. В Калимпонге все любят цветы. Но чуть только небо подернется облаками, и на первый план вылезает бедность. Хлынет дождь — все тонет в грязи. Обитатели не вылезают из тесных задымленных лачуг, туда же стремятся спрятаться крысы и змеи. Пьянство, ссоры, драки…