Экватор - Мигел Соуза Тавареш Страница 60

Основное же, чем занималась на этих вечеринках в доме раджи данная группа из, как правило, двух-трех англичан, уважаемого коммерсанта из местных мусульман и семи или восьми индусов — представителей высшего общества штата, заключалось в том, что они здесь пили, курили, разговаривали и, в первую очередь — играли. Игра шла по-крупному, всю ночь и до утра. В ходе нее выигрывались и проигрывались значительные суммы, тем не менее, делалось это с соблюдением правил приличия и даже с показным безразличием, будто бы целью собравшихся было провести время, а не проверить, как к ним повернется колесо фортуны. Игроки приходили, уходили и снова приходили, садясь за большой восьмиугольный стол для покера, возвращаясь к познанным ими сладостным моментам удачи, к воле слепого случая или к своему предвосхищению того и другого.

Посреди этого длинного вечера всегда устраивался перерыв на ужин, когда все перемещались в соседнее помещение для того, чтобы поесть и поговорить, пока прислуга убирает пепельницы и наводит в игровом зале прежний порядок. После ужина наступало время, когда каждый из собравшихся принимал решение, будет ли он играть дальше, останется ли сидеть на месте, чтобы продолжить начатую беседу или, переместившись в один из альковов во внутренней части дома, проведет время со своей избранницей из гарема — дабы успокоиться после постигшей его неудачи и опровергнуть справедливость утверждения о том, что коли не везет в игре, то, значит, и в любви тоже.

Был и еще вариант: отправиться домой и закончить на этом свой вечер. Установившийся сам собой кодекс чести, тем не менее, предполагал, что начавшие игру непременно должны были продолжать ее до ужина, если только они не оказывались в проигрыше раньше этого времени. А уж тот, кто садился за стол во втором туре, должен был играть до самого конца. Самым недопустимым и одновременно смертельным оскорблением для собравшихся, после чего этот человек уже никогда не приглашался в этот дом, было начать игру и, взяв выигрыш, выйти из нее раньше времени. Поскольку такой поступок означал, что вы пришли сюда, чтобы выиграть деньги у своих товарищей, а не для того, чтобы цивилизованно провести в уважаемой компании свой свободный вечер.

* * *

Алистер Смит, суперинтендант полиции Гоалпара, провел в Индии пятнадцать лет, последние четыре из которых он занимал свою нынешнюю должность. Она его вполне устраивала, он любил свою работу и сам город. Будучи уже не в состоянии представить себя живущим в другой стране, он все-таки надеялся, что после Ассама и Гоалпара ему будет уготовано более приятное местечко, скажем, Бомбей или даже столица. И дело не в том, что работа его была какой-то особенно тяжелой, или что уровень преступности здесь был слишком высоким: нарушения закона случались нечасто, сами преступления были не настолько серьезными, и бандиты из других штатов тоже сюда не проникали. И все же, когда Ассам, по решению вице-короля, был присоединен к Северо-Восточной Бенгалии, здесь стали происходить серьезные вспышки напряженности между индусской и мусульманской общинами. Алистер Смит начал опасаться худшего, и из-за этого последнее время ему пришлось пребывать в обстановке повышенной тревоги и дополнительных мер безопасности, практически двадцать четыре часа в сутки. Однако приезд нового губернатора, твердость и беспристрастность, которые он проявил в отношениях с каждой из сторон, а также талант дипломата, который Алистер Смит сразу же отметил в Дэвиде Джемисоне, смогли умерить бушевавшие страсти. Именно это способствовало тому, что недавно образованный штат смог и дальше развиваться без нежелательных для его становления конвульсий, и жизнь на этой территории вскоре вновь вернулась в нормальное русло. Алистер был уверен, что выбор нового губернатора оказался очень хорошо продуманным и точным шагом: несмотря на то, что он еще молод на вид и не обладает достаточным опытом для такой должности, у него было редкое для чиновников индийской Гражданской администрации преимущество: помимо английского, он говорил также на хинди и знал арабскую письменность, которой пользовалась часть индийских мусульман. Алистер Смит доверял губернатору и уважал его, и это отношение разделялось большей частью английского административного сообщества Ассама, а также представителями местной знати. Только при таком условии можно было быть уверенным в том, что от самого верха до самого низа здесь будет установлена и естественным образом существовать единая власть, охватывающая все звенья протяженной управленческой цепи, в ведении которой находился тридцать один миллион человек.

В то воскресенье Алистер, против обыкновения довольно озабоченный, находился в своем кабинете центрального управления полиции, располагавшегося в верхней части города. Несмотря на выходной, он приехал в управление с каким-то баулом из мешковины и закрылся на ключ в своем кабинете, попросив дежурного офицера, чтобы его не беспокоили. Он развернул рогожку и выставил то, что в нее было завернуто, на столик напротив своего бюро, внимательно рассматривая теперь, когда его уже никто не сопровождал, то, что некоторое время назад реквизировал в еврейском квартале, в лавке по продаже драгоценностей и антиквариата. Речь шла о паре канделябров на три свечи каждый, из цельного серебра с инкрустированными вкраплениями из золота и рубинов. На подставке канделябров была выбита разделенная между ними надпись, которая, если поставить предметы рядом, образовывала фразу: «Aeterna Fidelitas, Shrinavar Singh, 1888» [57]. Шринавар Сингх был отцом и предшественником сегодняшнего раджи Гоалпара, а фраза о «верности навек», вне сомнения, говорила о верности английской Короне. Сама пара канделябров, стоимость которой ему было просто страшно вообразить, вне сомнения, была из губернаторского дворца. Подумав это, Алистер Смит ощутил, как спина его содрогнулась от холода. Он вновь упаковал канделябры в мешковину, крикнул дежурному, чтобы ему снарядили повозку и, в нарушение всех норм поведения и субординации, решил потревожить губернатора и отправиться этим воскресным днем к нему домой.

Энн и Дэвид находились в саду, наслаждаясь поздним полуденным ветром, несущим с собой влагу с реки. Слуга принес им чайный поднос с маленькими булочками для Энн и кувшином холодного лимонада для Дэвида. Он лежал, растянувшись в плетеном шезлонге, рядом с ним, у ножки стула на земле стоял стакан с лимонадом. Дэвид был занят чтением газеты Times of India, перескакивая с одной строчки на другую из-за полусонного состояния, в котором он пребывал, подобно коту, сладко растянувшемуся на солнце. Энн сидела на простом плетеном стуле, на столе рядом лежала, судя по всему, уже давно закрытая книга. Она слушала, как журчит река Брахмапутра, чьи священные воды, по ее убеждению, защищали и ее замужество, и эти волшебные мирные мгновения. Энн смотрела на мужа, несколько отвлеченно, но с нежностью и спокойствием, уже в тысячный раз сожалея про себя о том, что он не может дать ей сына, который сейчас гулял бы здесь и играл на травке, завершая своим присутствием идиллическую картину дня.

Прошло уже два с половиной года с тех пор, когда они приехали в Ассам. В начале их пребывания здесь время летело довольно быстро: Дэвид постоянно перемещался по штату, одержимый желанием все разузнать и организовать, что заставляло его подолгу находиться вне дома. Иногда Энн ездила вместе с ним, и тогда она уставала так же, как он, как и он чувствуя важность своего пребывания здесь. Она стала восхищаться им еще больше — его энергичностью, решимостью и самоотдачей, которую он вкладывал в каждое дело. Со временем их жизнь стала более размеренной, командировки Дэвида более редкими, и у них появилось больше времени для того, чтобы быть вместе в Гоалпаре, даже если он иногда и отсутствовал, уезжая к радже, когда тот находился в городе. Тогда, по ироничному, вперемешку с легким упреком замечанию Энн, у Дэвида открывался его «персональный сезон муссонов». Потом время стало течь чуть медленнее, и Энн уже начинала представлять себе, что через пару лет, Дэвида, может быть, переведут в другое место, и тогда она начинала гадать о том, что же готовит им будущее. Совершенно точно, он никогда не оставит Индию, а она никогда не оставит его. Но между одним назначением и другим у них, конечно же, будет время и возможность для того, чтобы поехать в по-прежнему неведомую для нее Англию, страну, которая являлась ее родиной, но только по крещению. Гоалпар тогда рассматривался бы ими как переходный период, период учебы и накопления опыта, а, кроме этого, также как время, в течение которого они, находясь вдали от семьи и друзей в Дели, сумели постепенно укрепить свои супружеские узы. Конечно же, здесь ей было более одиноко, потому что настоящих друзей она себе так и не завела. Для тех, с кем она иногда общалась, и для местных устоявшихся порядков она обладала чересчур уж либеральным взглядом на вещи. Энн была менее сдержанной и имела мало общего с другими женщинами колонии для того, чтобы вести с ними долгие беседы, разделять их вздохи, переживания, так и не высказанные вслух намеки и жалобы на монотонность супружеского существования. У Дэвида был штат, которым он управлял, ежедневные проблемы, которые приходилось решать, была охота, поездки по территории и, наконец, их мужские посиделки у раджи. Энн ничего подобного не имела. Она развлекала себя чтением, прогулками в саду. Самыми яркими моментами ее одиночества были сеансы массажа, который делала ей Ариза, ее служанка. Массаж выводил ее чувственность на новые безграничные просторы, и по ночам Дэвид собирал плоды ее контролируемого транса, каждый раз наслаждаясь и даже несколько опасаясь ее свободной, почти животной сексуальности. Никакая другая женщина в его жизни не была способна возбудить его так, как это делала Энн. И то, что она при этом являлась его законной супругой, было такой редкостью для тогдашнего общества, что Дэвид беспрестанно благодарил небеса за этот ниспосланный ему свыше дар.