Здесь и сейчас - Лидия Ульянова Страница 60

– Э-эй! – возмущенно окликнула я.

– Синдерелла, вы потеряли хрустальную туфельку, – невозмутимо заметил мой принц, не останавливаясь, продвигаясь в сторону дома, – ничего, потом я ее найду.

Попав в дом, я вдруг почувствовала, что замерзла. Прямо-таки продрогла до костей. Меня начал бить озноб, и я что-то такое припомнила, вроде бы от подобной дрожи я и спасалась на улице. Я сделала попытку снова пойти во двор, но он не пустил. И танцевать больше не хотелось. Тогда я, борясь с тошнотой, дотащила бренное тело до дивана и упала лицом в подушку. Последнее, что я помню, – что безуспешно воевала с путающимся в ногах одеялом. После были еще какие-то впечатления, невнятные: то ли плыву, то ли лечу, руки на теле, смех и причитания надо мной…

Опять открываю глаза – осторожно, будто слегка приподнимаю шторку, – каждое движение отдается болью в голове и спазмом в желудке. Навожу резкость: ничего страшного, в окно моей спальни просачивается тусклый зимний рассвет. Все на своих местах. Я прислушиваюсь к звукам, доносящимся из глубины дома, и тишина напоминает мне о том, что Оливер у отца, я одна. Нужно встать, умыться, спуститься вниз и включить телевизор – его звуки помогают справляться с одиночеством. Тем более нужно встать, что смертельно хочется пить.

Нужно встать, но так уютно и тепло лежится. Я вынуждена экономить электроэнергию, особенно нынче, зимой, когда вместе с теплом вылетают в трубу немалые деньги, поэтому ставлю обогреватель в спальне на самый минимум – дешевле надеть теплую пижаму и носки. По утрам бывает зябко вылезать из-под одеяла, да и под одеялом не тропики, но только не сейчас. Сегодня мне непривычно тепло, а спину подпирает нечто большое, жаркое – как в одном из моих видений.

Я аккуратно опускаю глаза вниз, скользя взглядом по одеялу… Ох, Пресвятая Матерь Божья!.. На одеяле лежит рука, и она определенно не моя, если только за одну ночь я не превратилась в мужчину, как в глупых американских комедиях. Крупная рука с короткострижеными ногтями густо покрыта короткими волосками, на запястье дорогие часы на металлическом браслете. «Омега» – читаю я на циферблате. Это опять же повторяет мой сон, где Вера впервые оказывается в постели с Давидом. Только все неправильно, неестественно: я точно знаю, что у простого парня в Советском Союзе не могло быть таких часов.

Я вытаскиваю из-под одеяла руку, чтобы поднести часы поближе к глазам, рассмотреть, и обнаруживаю другую странность: моя собственная рука обнажена до самого плеча. Да что там странность, вопиющая катастрофа – на мне нет пижамы, что абсолютно противоестественно, учитывая холода. Да вот же она, скомкана и брошена греться на конвекторе. Может быть, я превратилась в лунатика? Брожу по ночам по дому, на ходу раздеваясь? Впрочем, здесь попахивает не лунатизмом, а нимфоманией. Боже, еще и мужская рука на моем одеяле – тут речь идет уже о чем-то более существенном. Я что-то пропустила?

Затаив дыхание, я отодвигаю чужую руку, приподнимаю край одеяла и заглядываю внутрь. Трусы на месте. Даже не могу сказать, успокоило ли меня их присутствие в свете соседства с мужской кистью. А вдруг это маньяк? Сексуальный маньяк, проникший среди ночи в дом, а сейчас сопящий за моей спиной?

И тут я вспомнила, как ночью звонила доктору Амелунгу и просила того приехать. Вот ужас! И часы у него «Омега» на металлическом браслете, я точно помню. Это что же получается? Он бросил очередную «девчонку», с которой проводил время, и из одной постели перекочевал в другую? Я права, настоящий сексуальный маньяк! Но почему тогда я не помню ничего больше? Ой-ой-ой, Таня, что же теперь делать?

Я рывком села на постели, повернулась в сторону «папиной половины»: так и есть, на моей кровати спал собственной персоной доктор Клаус Амелунг. Он не проснулся, даже не пошевелился, смотрел сны, укрытый почему-то одеялом моего сына. Я могу простить покушение на мою девичью честь, но брать вещи ребенка!..

– Эй, ну-ка просыпайтесь! Что вы здесь делаете? – Я начала трясти его за плечо, не в силах сдержать гнева. В голове принялся утюжить мозговое вещество асфальтовый каток.

Он что-то забормотал, заворочался и открыл глаза:

– Доброе утро, фрау Таня! – вежливо поприветствовал меня доктор. Вменяемо и членораздельно, как и не спал. – Вы уже проснулись? Как вы себя чувствуете?

– Что вы делаете в моей кровати, черт вас побери?

– Сплю. Странно, сам не заметил, как заснул… – Он разговаривал так спокойно, словно не происходило ничего из ряда вон выходящего.

– Не вздумайте сказать, что вам больше негде.

– И не подумаю. Просто вы стонали во сне, и я не решился оставить вас одну, а спать в кресле неудобно. Да и холодно у вас, вот, пришлось даже одеяло взять.

Он кивнул на одеяло сына, и я отметила про себя, что теперь нужно будет поменять постельное белье.

– Фрау Таня, вы что, в самом деле ничего не помните?

– Все я прекрасно помню! Я позвонила вам и пригласила к себе, да? Признаю, я совершила ошибку…

– Понятно, не помните. Еще бы, выпить одной бутылку виски! И выглядите вы неважно. Давайте идите в душ, а я пока сварю кофе.

Подумать только! После одной ночи он решил, что может хозяйничать в моем доме и командовать мной? И какое ему дело, когда и сколько я пью?

– Ну вот что, доктор… – Я вскочила с кровати и внезапно осознала, что стою посредине комнаты в одних трусах. Не хватало, чтобы он разглядывал, насколько «неважна» я вся, целиком. Лихорадочным движением сдернула с постели одеяло и прикрылась, заливаясь краской.

– А, да! Я снял с вас пижаму, потому что она была мокрой от снега. Вы не в обиде, надеюсь? – Снова это убийственное спокойствие. – Поверьте, ничего личного, только врачебная забота: я не мог допустить, чтобы вы заболели.

Что значит «ничего личного»? Стоило в кои веки раз проснуться голой рядом с мужчиной, чтобы услышать «ничего личного»? И означает ли это «ничего личного», что между нами не было секса? Тогда чего ради ему валяться в моей постели? Или «ничего личного» – своего рода щит, надежно защищающий его свободу, предупреждающий, что ни о каком продолжении не может быть и речи?

Он отбросил в сторону одеяло и тоже поднялся с кровати. На нем были светлые джинсы с ремнем, над которым слегка нависал живот и белоснежная майка, обтягивающая немного рыхлый торс. Что ж, приятно сознавать, что не я одна далека от совершенства.

– Пошел варить кофе, – сообщил он, проходя мимо.

Когда я умытая и одетая вышла на кухню, он ждал меня с двумя полными чашками. Внизу тоже было не жарко, и доктор облачился в теплый джемпер, тщательно скрывающий недостатки фигуры. Я, несмотря на принятый душ, чувствовала себя отвратительно. Каток в голове не останавливался ни на минуту, укатывая очередной километр асфальта. Желудок свело судорогой и не хотелось ничего, даже кофе, но доктор авторитарно выставил передо мной чашку, а я не посмела отказаться. Мне было ужасно неудобно и досадно: пока мылась, я в общих чертах припомнила все, что произошло накануне.