Про Иону - Маргарита Хемлин Страница 61

В составе коллектива каждый выходной ходил разбирать завалы на Крещатике.

Первые разы возвращался счастливый:

— Берта, я когда камни сворачиваю и в сторону кидаю, мне кажется, я Цилечке воздух даю.

Потом, видно, физически надорвался и ходить перестал.

Ну, что сказать. Больной есть больной. Как его ни крути. К тому же выпивать стал. Со стариком с первого этажа. Василь Васильевич — ничего, привычный, а Матвею Григорьевичу плохо. Но как-то устраивался.

Надо сказать, что к Берте Матвей Григорьевич претензий не имел. По крайней мере упреков не высказывал. И нежности она от него не видела.

Первое время мечтали о совместном ребеночке, но так, не то чтобы в умилении, а в рабочем порядке. А потом совсем сошло на нет.

Берта шила, Остаповна приводила заказчиц — соседок с улицы: по мелочи что пошить и серьезное.

Вообще-то Берте это было лишнее — денег Матвей Григорьевич, как мастер — золотые руки, получал много. Но и ей квалификацию терять ни к чему.

Так ли, сяк ли, а жизнь налаживалась. К 49-му году оклемались немного.

Генрих учился с отличием. В школе хвалили.

Как-то после родительского собрания учительница задержала Берту таким вопросом:

— Товарищ Зись, а что ваш мальчик на шее носит? Я сама видела, на веревочке. Конечно, не мое дело. Но ладанки всякие, крестики и прочее отвлекают. Это советская педагогическая наука давно доказала. А ваш Геня, когда волнуется, так за эту веревку хватается. И даже довольно страшно — как бы не задушился.

— Какой крестик, Боже мой! Он там ключи от дома носит. В кармане теряет, сами понимаете — мальчик… Ничего нет, уверяю вас! — отвертелась Берта, а сама стала сильно красная.

— А вы булавочкой ключики прикалывайте к карману и веревочку длинную делайте, для удобства открывания двери. Я всем советую. Сама пробовала.

Однако Бертиным объяснением учительница осталась недовольна.

И вот на уроке, отвечая на заданный вопрос, Генрих, как всегда, сильно разволновался и очень рванул веревочку на шее. Она оборвалась от частого употребления — и прямо на пол упал орден.

Учительница в крик:

— Безобразие! Это великий знак отличия и славы, а ты его на шее таскаешь, как черт знает что! Откуда у тебя орден?

— Матвей Григорьевич дал.

— Как это — «дал»? Пусть ко мне придет, я с ним поговорю по существу дела.

Ну и поговорила.

Стыдила за орден, за безответственное хранение правительственной награды, и даже заметила, что многие евреи халатно относятся к проблемам советского социалистического строительства, так как, конечно, тут не их родина. Теперь это очевидно всему народу, и газеты пишут. А если орден достался Матвею Григорьевичу просто, так его и отобрать недолго. И заключила, что семью Зись нужно рассмотреть пристальней, при свете дня, не завелось ли в ней еще чего пострашнее орденов на веревочке.

— Что для вас, Матвей Григорьевич, и для вашего сына игрушки, для миллионов советских людей свято, — припечатала ситуацию учительница и повернулась на каблучках.

Матвею Григорьевичу бы промолчать. Но он учительницу догнал и грубо толкнул в спину. А она, хоть имела большой вес, всей своей массой упала лицом на пол.

Ну, кровь, крик, милиция, протокол. Грозили дело отправить в суд. Показательное хулиганство.

Геню из школы исключили за недостойное поведение.

Берта ходила к учительнице домой. Плакала просила.

Но та осталась непреклонной:

— Вы, — говорит, — евреи, все такие. Я вам честно скажу, что вас надо отдельно держать. И вы это сами доказываете своим поведением.

Но в конце концов заявление забрала.

Состоялся товарищеский суд, и то, слава Богу, не уголовный. Позор, конечно. И не за что, а стыдно.

Защищал Матвея Григорьевича только Василь Васильевич, хотя и выпивший:

— Матвей Григорьевич если шо и допустыв, то його трэба выбачыты. Вин вийну пройшов наскризь.

Из зала кто-то крикнул:

— Кому война, а кому мать родна!

Тут все и кончилось. Как стоял Матвей Григорьевич, так и свалился. Врач сказал: в голове что-то сорвалось.

Похоронили Матвея Григорьевича.

Ну, что делать: Геня исключенный, Берта сама, без опоры.

К тому же дошла очередь до их дома. Снесли в момент для последующего восстановления, а жильцов переселили на улицу Миллионную. Кроме Остаповны с Васильевичем, Берты с Генрихом в новой квартире заняли места один холостяк и одна холостячка.

Новое жилье — новая жизнь. Так Остаповна и заверила Берту.

Геню сначала ни в какую школу не брали, но потом все же приняли. Отучился хорошо, спокойно. После — Остаповна порекомендовала определить его в ремесленное училище по железнодорожному делу: и важная специальность, и обеспечение.

И хорошо.

В искусстве шитья Берта превзошла всякие ожидания: заказов много — и мужчины, и женщины. Такая редкость — чтобы обоим полам, а уж удобно — прямо семейный мастер.

Геня закончил училище, направили работать: и форма, и паек, и серьезность.

Правда, в комсомол вступить не успел, но за счет характера выдвинулся и был на хорошем счету. Берта рассчитывала, что дальше пойдет в институт по профилю. Однако Генрих проявил самостоятельность и сказал, что после училища отработает сколько надо и даже больше, если потребуется, а дальше отправится в медицинский. Время не поджимало — в армию у него был белый билет по здоровью.

Шел по рабочей подготовительной части. И поступил!

Остаповна на праздновании события прослезилась и выдвинулась с тостом:

— Дорогая Берта! Ось якэ тоби щастя! Хворий скилькы бажаешь, а вдома свий ликар — выликуе. Так шо ты тэпэр ничего нэ бийся! Настоящэ життя у тебэ наступыло! Жалко, нэма з намы за цим святковым столом ани Матвия Григоровича, ани мого Васильевича!

Ну, дальше так.

Геня закончил институт и по распределению поехал в районный центр Козелец. Берта хотела за ним, но Генрих отговорил: я же временно, а тут у тебя и клиенты, и Остаповна на ладан дышит. А я на автобус сяду — и через два часа дома. Только телеграмму дай — и тут!

Разумно и логично.

Никаких телеграмм, конечно, Берта не посылала. Виделись с Геней редко-редко. Ждать — дело хорошее. Очень скрашивает жизнь.

Но все же Берта тосковала. Вспомнит Эстерку, Дитера Францевича, Пауля, Матвея Григорьевича, родителей — мука нечеловеческая. А когда до Кауфманов с Цилечкой дойдет — хоть что.

Отказалась от клиентов, сидит одна, радио слушает-слушает, в потолок смотрит-смотрит.