Дальше живите сами - Джонатан Троппер Страница 61

— Все хорошо. Ты, главное, успокойся. — Я осознаю, что свободной рукой поглаживаю ее волосы. Я здесь, и это происходит со мной, но еще сорок минут назад я гулял с Пенни по луна-парку, держал ее за руку, сцеловывал с ее губ остатки сахарной ваты. Я существую в разных измерениях и понятия не имею, где мое настоящее место.

— Неужели опять? — Джен захлебывается слезами, горячими слезами, которые жгут мне пальцы. Врачиха продолжает водить датчиком по ее животу. Неужели мы опять теряем ребенка? А ведь звезды уже намекали нам, что не судьба. Только мы не расслышали намека вовремя.

— Я это заслужила, — говорит Джен. — Заслужила.

— Не надо, не говори так.

— Я так с тобой поступила… — Ее лицо искажено страданием. — Я разрушила нашу жизнь.

— Слушайте! — вдруг говорит врачиха. Мы поворачиваемся к ней и слышим, как сквозь треск пробивается быстрый, ритмичный, мерный стук.

— Что это? — спрашиваю я, хотя знаю ответ. Я уже слышал такой стук.

— Сердцебиение. Сердце вашего ребенка.

— Как быстро стучит! — восклицает Джен.

— Для вас быстро, а по мне так замечательное сердцебиение, — отзывается врачиха.

Джен с облегчением откидывается на каталку и закрывает глаза. Она по-прежнему плачет и по-прежнему держит меня за руку. Другой, свободной, рукой я спешу стереть собственные слезы — чтобы Джен не успела их заметить.

— Тогда откуда кровотечение? — спрашиваю я.

— Серьезных причин нет, а несерьезных может быть великое множество. Я уже вызвала гинеколога. Сейчас кто-нибудь спустится из отделения. Но ребенок в норме, никаких отклонений.

— Подождите, — говорю я, когда она снимает датчик. — Можно нам еще немного послушать?

Врачиха по-доброму улыбается почти отсутствующими губами, вынимает из ящика что-то вроде широкого холщового пояса и, закрепив его на животе Джен, подсовывает под него датчик. Потом она выходит, и мы остаемся вдвоем, я и Джен. И слушаем отчаянную пульсацию его сердца. Это наш еще не рожденный ребенок. Джен смотрит на меня лучезарными, влажными от слез глазами. Улыбается.

— Это — наш ребенок, — сияя, говорит она.

— Он, похоже, волнуется.

Джен смеется:

— А ты бы на его месте не волновался?

Мы вслушиваемся. Тук, шшш, тук, шшш, тук, шшш.

— Джад, — говорит Джен, не глядя мне в глаза. — У нас ведь получится, да?

В этот миг я перестаю сожалеть о чем бы то ни было, даже о том, что случилось после того, как я услышал стук сердца того, первого ребенка. Я просто отдаюсь этому волшебству. Да, мне суждено стать отцом, причем именно сейчас, когда сам я отца потерял. Меня постепенно начинают обуревать какие-то эмоции, какие — не знаю, поскольку мы только-только начинаем осознавать важность момента, но занавеска отдергивается, и входит Уэйд. Тут уж всему конец — и этому моменту, и всем последующим.

16:45

В нашу последнюю встречу я запулил в Уэйда офисным стулом. До этого — тортом с горящими свечками. Должно быть, у него до сих пор жжет задницу. Стоит ли удивляться, что, увидев меня, он вздрагивает, ожидая новой атаки, и на миг замирает в дверном проеме. Потом осторожно, бочком, проходит к лежащей на каталке Джен.

— Ну, как ты, малыш?

Есть категория мужчин, для которых любая женщина — малыш, и им это сходит с рук. Уэйд из их числа. А я к этой категории не принадлежу. По-моему, это отвратительно. Я шарю глазами в поисках какого-нибудь острого предмета.

— Я так спешил, малыш. А навигатор меня только запутал.

— Со мной все в порядке, — говорит Джен.

— Вот и славно. — Он легонько дотрагивается до ее плеча, но тут же отнимает руку: мое присутствие его явно стесняет. Так что выбора у него нет — пора обратить на меня внимание.

— Привет, Джад. Как делищи?

— Все отлично, Уэйд.

Раздается стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в палату входит бородатый врач. В руках у него медицинская карта Джен.

— Дженнифер Фоксман?

— Да, — отвечает она.

Ее имя рядом с моей фамилией. Это больно, это как пинок по яйцам.

— Я — доктор Рауш из отделения гинекологии. — Он поворачивается к Уэйду. — Мистер Фоксман?

— Нет, — отвечает Уэйд.

— Я — Фоксман, — отзываюсь я.

— Очень приятно, — формально говорит доктор Рауш и снова переводит взгляд на Уэйда: — А вы кто?

— Он — любовник моей жены.

— Заткнись, Джад. — Джен морщится и закрывает глаза. — Не надо сейчас.

— У нас непростой сюжет, — говорит Уэйд, протягивая врачу руку. — Уэйд Буланже.

— Тот самый? С радио?

— Боюсь, что да.

Доктор Рауш улыбается:

— Моя жена вас терпеть не может.

— Типичный случай, — кивает Уэйд.

— Моя жена, к сожалению, не типична, — говорю я.

Доктор Рауш смотрит на меня неодобрительно, словно я порчу ему праздник.

— Что ж, — говорит он, вынув из кармана резиновые перчатки. — Вообще-то у меня язва, а смена длится сутки, так что вы меня в ваши проблемы не втягивайте. Подождите-ка оба за дверью.

— Но я — отец, — возражаю я.

— Поздравляю. А теперь выйдите из смотровой.

16:55

— Похоже, мы с тобой попали в переплет, — говорит Уэйд.

Мы стоим у стены в переполненной приемной. Тут, судя по всему, собралась целая команда Младшей лиги вместе с родителями: ждут, когда врачи осмотрят их травмированного товарища. Двое ремонтных рабочих поддерживают третьего — нога у него обернута в промокшее от крови полотенце. Телевизор закреплен чуть ли не под потолком, смотреть можно, только задрав голову. На экране готовят суфле.

— Этот, как ты выражаешься, переплет — моя жизнь. Моя семья.

— Джен теперь и моя семья.

— Джен — временный чехол для твоего елдака.

— Не смей так о ней говорить.

— Я не о ней, сволочь. Я — о тебе.

— Да что ты обо мне знаешь?

— Знаю, что ты кончаешь холостыми.

— Твою мать!

— Эй, мужики, — окликает нас один из папашек маленьких спортсменов и кивает на детей: — Языки придержите.

Но нас уже несет, и дороги мы не разбираем.

— Я знаю, что ты задерешь любую юбку в пределах досягаемости: практиканткам, рекламодателям, спонсорам или лучше дочерям спонсоров — одной, между прочим, даже восемнадцати не было, я это точно знаю. Еще я знаю, что Джен ты скоро бросишь, потому что такое ярмо, как чужой ребенок, тебе на хрен не нужно. Я знаю, что ты все это время молился, чтобы был выкидыш, а сейчас взвешиваешь, как бы половчее выпутаться из этого дерьма. Я знаю, что тебе жуть как хочется выглядеть приличным человеком, но в душе ты подозреваешь, что ты на самом деле то еще говно, и я это подтверждаю — с полной ответственностью. Ты — пустой, бездушный, бессодержательный тип. Поэтому тебя самого все будут иметь во все места, тебе будут платить за ту похабщину, которую ты несешь в эфире, а потом на твое место придет такой же мудак, только покруче, и тебя спишут вчистую. Ты станешь старым, облезлым, тебя все забудут. Сдохнешь один, под забором.