Девушка под сенью оливы - Лия Флеминг Страница 61

– Йоланда, ты где?

– Иду-иду, мама! Хорошо! Но мне понадобится несколько дней, чтобы уговорить домашних.

Андреас схватил ладонь Йоланды и, улыбнувшись, благодарственно сжал ее обеими руками. Слова были не нужны. Этот прощальный жест сказал Йоланде все. Она закрыла за доктором дверь и тяжело вздохнула. Что бы они сейчас ни стали ей говорить, ничто на свете не заставит ее передумать: она возвращается в клинику.

Еще один незабываемый по своей красоте закат в бухте Галатас. Солнце, подобно раскаленному огненному шару, медленно скользит по небесному своду, пока наконец не проваливается в море. Мы припарковались прямо на обочине автострады, ведущей из Ханьи. Миновав небольшую таверну, спустились по ступенькам вниз, в сторону пляжа, и пошли вдоль берега. За столько лет я уже подзабыла, в каком месте нужно было свернуть с автострады, чтобы попасть туда, где когда-то стояли корпуса старого госпиталя. Кажется, сейчас на этом месте разбит палаточный лагерь, а еще дальше, между деревьями, белеет небольшая часовня. Вполне возможно, она была здесь всегда, просто я забыла о ней. Зато пещеры остались на своем законном месте, там, где были и шестьдесят лет назад.

Лоис попросила Алекса сфотографировать нас на их фоне, но я отказалась, не вдаваясь в излишние объяснения. Как объяснить нынешним молодым, что когда-то эти пещеры превратились в самое настоящее кладбище? Ну а кто же станет фотографироваться на фоне братских могил? Да, все вокруг изменилось за прошедшие годы, и только пейзаж остался прежним. Тот же великолепный вид на море и остров Теодори, та же бесконечная полоса золотистого пляжа на морском берегу.

Я сама захотела съездить в эти места как можно раньше, чтобы не отравлять себе невеселыми воспоминаниями весь остаток нашего пребывания на Крите. Но куда деваться от тех страшных дней? А тут еще неожиданная встреча на улице. Я почувствовала, как лихорадочно забилось мое сердце.

– Не мешало бы хлебнуть пару глотков виски! – объявила я, но Лоис сделала вид, что не услышала.

– Тетя, давай поднимемся вон туда! Ты только взгляни на этот чудесный ковер из живых цветов. Все горные склоны буквально усыпаны цветами. Прелесть! Конечно, я ни одного цветочка не знаю. Зато ты, тетя, наверняка знаешь все названия.

Изобилие цветов всех оттенков и красок действительно радовало глаз. Белоснежные мальвы, алые маки, серебристые гортензии, пурпурные дикие розы. Как странно было видеть все эти цветы, украшающие мой сад в Стокенкорте, в их диком, первозданном виде. Как-то мне и в голову раньше не приходило, что предки большинства садовых цветов – обычные полевые растения. А я ведь в годы войны их даже не замечала. Да и до цветов ли было, когда с неба тебе на голову сыплются бомбы? Яркая бирюза моря постепенно превращалась в изысканно дорогой нефрит. Насыщенный зеленый тон водной глади как нельзя лучше дополняет разноцветное буйство красок на прибрежных склонах. И над всем этим великолепием – не менее величественные горные хребты, укутанные снегом, и это несмотря на конец мая.

– Я прогуляюсь немного! – Мне вдруг захотелось побыть одной.

Алекс откровенно скучал. Пустынная бухта, никаких развлечений. Разве объяснишь ребенку, что видела я своим внутренним зрением? Немцы, деловито натягивающие колючую проволоку по всему периметру территории нашего бывшего госпиталя. Сторожевые вышки со всех четырех сторон. Госпиталь на глазах превращался в концентрационный лагерь для военнопленных. У многих ли из пленников хватит воли выжить в этих условиях, думала я с отчаянием.

Один из самых черных эпизодов в моей жизни – это момент, когда мне пришлось оставить своих пациентов, бросить их на произвол судьбы. Потом случались и более страшные, и более драматичные события, но никогда ни до, ни после я не испытывала чувства такого вселенского одиночества и пустоты. Напрасно я уговаривала себя, что все не так уж и безнадежно, что за ранеными будет какой-то присмотр и уход. Ведь всех этих несчастных оставили, можно сказать, на милость победителям. А мне пора заняться решением собственных проблем. Неясное будущее, никакой перспективы вырваться плюс неожиданные осложнения, могущие возникнуть тогда, когда их меньше всего ждешь.

Я снова вдруг вспомнила того немецкого офицера, который спас меня когда-то. Ведь именно здесь, на территории лагеря, я все время, как мне казалось, успешно ускользала от него, а оказалось – совсем наоборот.

Вот место, которое устраивало Райнера полностью. Отсюда открывался прекрасный вид и на гавань, и на старинную турецкую крепость, в которой теперь размещается Морской музей. Да, в этих местах ему обязательно надо было побывать снова.

Большинство домов, выходящих фасадами на приморскую набережную, были перестроены, сверкали чистотой и радовали глаз своей ухоженностью. Почти в каждом доме теперь оборудованы бары и сувенирные лавки. И лишь пара зданий откровенно портила общую картину своей обветшалостью. Самые настоящие развалюхи! Торчат на виду, словно гнилой зуб, который нужно немедленно удалить. Впрочем, если присмотреться, то и они придавали своеобразное очарование всему пейзажу. С утра Райнер успел прогуляться по книжным лавкам, которые приятно удивили его широким ассортиментом печатной продукции. Тут тебе и романы на любой вкус, и подробнейшие карты острова на английском, немецком и французском языках. Он купил себе карту северо-западной части острова, чтобы освежить в памяти места, где хотелось бы побывать снова, а заодно и спланировать маршрут очередного похода в горы. Названия деревень он помнил плохо. У него вообще плохая память на имена и названия. Хотя врезались в память Канданос и Аликианос. Так разве их забудешь? Ведь там было такое…

Лениво потягивая коктейль, Райнер рассматривал окрестности. Да, не такой он запомнил Ханью, совсем не такой. Сегодня она буквально кишит туристами, толпы отдыхающих на набережной, заполненные туристами кафе и бары, и везде жизнь бьет ключом. Местные тоже сильно изменились. Все одеты по-современному, у женщин волосы выкрашены в самые немыслимые оттенки, разве что смеются, жестикулируют и громко кричат так же, как и раньше. Как это умеют только греки.

Эту старинную приморскую таверну он выбрал совсем не случайно. Вступив под ее потемневшие от времени своды, он словно сам перенесся в прошлое. Вокруг полно таких же стариков, как и он сам. Мужчины, сидя за столиками, вели оживленные беседы, играли в триктрак, курили, о чем-то громко спорили, и никому из посетителей не было до него дела. Интересно, чем они занимались в годы войны? Где воевали? И многие ли из них пожали бы ему руку, узнай, кто он и откуда?

По мере того как сгущались сумерки, на набережной становилось все больше молодежи. Африканские студенты, пытающиеся сбыть по дешевке всякую ерунду, изящные китаянки с лотками, заполненными мелкими безделушками, итальянская ребятня с охапками роз, которые они без устали суют под нос каждому прохожему, американские военные с близлежащей базы НАТО в форменных шортах и бейсболках, яркие блондинки из Скандинавии в коротких летних платьях, открывающих взору красивые длинные ноги. Конечно же, полно его собственных соотечественников: поджарые немцы, увешанные фотоаппаратами, в сопровождении представительных фрау, своих жен. Какой разительный контраст с тем, что он наблюдал, сидя за столиком этого кафе в последний раз. Смешение всех рас и народов, самый настоящий интернационал из отдыхающих, жаждущих вдохнуть в себя вечернюю прохладу.