Книжная лавка - Синтия Суонсон Страница 61

Он резко встает, берет меня за руки:

– Катарина, не мучай себя!

Недоверчиво качаю головой:

– Не пришла! Она даже не пришла на похороны моих родителей!

– Любовь моя. – Ларс опускается передо мной на колени. – Любовь моя, прошлое нельзя изменить.

Он встает.

– Что бы ты ни делала, как бы ни старалась… ты бы все равно ничего не изменила. Просто не смогла бы.

Я откидываюсь на спинку кресла, пытаясь сдержать слезы.

Ларс кладет руку мне на плечо. И украдкой поглядывает на часы.

– Все хорошо. Тебе пора, – шепчу я.

– Я не хочу уходить, когда ты так расстроена. – Он заглядывает мне в глаза. – Катарина, пожалуйста, поделись с кем-нибудь своим горем. Обратись к психиатру. Хочешь, я позвоню знакомым…

Психиатр. Врач. За эти годы врачи наговорили нашей семье много горькой правды. Сказали маме, что ей больше нельзя иметь детей. Заявили мне и Ларсу, что наш малыш неизлечимо болен и во всем виновата я. Не говоря уже о Кевине – враче, – который пусть не словами, а делом недвусмысленно дал понять, что из меня не выйдет хорошей жены.

Решительно мотаю головой:

– Никаких врачей. Со мной все нормально.

Я встаю и обнимаю Ларса.

– Спасибо, что рассказал. Понимаю, это бред… но я ничего не помню.

– Я сделаю все, о чем попросишь. Только скажи. Все, что угодно, Катарина.

Улыбаюсь. Какой чудесный, добрый человек.

Но он не сможет сделать самого главного.

Он не сможет вернуть людей, которых в настоящей жизни я люблю больше всего на свете.

Ларс уходит, а я прошу Альму приготовить обед для Майкла.

– А для вас, сеньора? – Она хмурится.

– Я не голодна.

Подхожу к лестнице, зову Майкла. Он выглядывает из комнаты.

– Пора обедать, милый, спускайся. Альма с тобой посидит. – Я поворачиваюсь к горничной. – После обеда ему можно посмотреть телевизор. Он тебе не помешает.

Она пожимает плечами и кивает. Мне надо прилечь.

Устраиваюсь на кровати, накрываюсь вязаным шерстяным пледом (зеленым, в тон обоям). Я вижу его впервые, но узнаю любимый мамин узор – наверняка ее подарок на новоселье. Мама всегда была внимательна к мелочам: плед отлично смотрится в нашей чудесной спальне.

Закрываю глаза и жду пробуждения.

Солнечный свет бьет прямо в глаза. Я лежу на диване в своей гостиной, укрытая другим знакомым пледом. Тоже мамин любимый узор, только не зеленый, а синий с фиолетовым, я сама выбирала нитки. На животе у меня свернулся Аслан.

С удивлением обнаруживаю, что в кресле рядом с диваном сидит мама и тихонько пощелкивает спицами. Кажется, вяжет детский свитер. Голубой, для мальчика.

– Привет. А что ты здесь делаешь? – говорю я.

Она отрывается от вязанья и улыбается.

– Доброе утро, солнышко. – Поглядывает на часы. – То есть добрый день. Уже почти два.

– Ничего себе!

Я сбрасываю плед и сажусь. Аслан тоже встает, потревоженный моим движением. Потягивается, потом устраивается на краю дивана, внимательно наблюдая за мельканием спиц у мамы в руках.

– И как я умудрилась столько проспать!

Мама пожимает плечами:

– Ты не пришла на работу, и часам к одиннадцати Фрида решила нам позвонить. Она и до тебя пыталась дозвониться, но ты не взяла трубку. Попросила, чтобы мы тебя проведали. – Мама хмурится. – Китти, дверь была не заперта. Одинокой женщине нельзя оставлять дверь открытой, это опасно. А уж когда я увидела, что ты лежишь на диване, меня чуть удар не хватил. Мы с папой решили, что в квартиру вломился грабитель, задушил тебя и бросил труп в гостиной!

– Ой, извини. Наверное, я просто очень крепко спала. – Протираю глаза. – Уснула за книжкой, когда вы с папой ушли.

– Еще бы, ты совсем выбилась из сил. Мы с папой увидели, как крепко ты спишь, и решили не трогать. Позвонили Фриде, и она не стала возражать, сказала, чтобы ты взяла выходной и как следует выспалась. Потом папа уехал в автомастерскую, ему нужно было проверить тормоза у машины, а то она слишком долго простояла в гараже. Говорит, педаль тормоза плохо слушается… Я осталась тут с вязаньем. Ждала, пока ты проснешься.

Как это похоже на мою маму: поехать проведать дочь и при этом захватить с собой мешок с рукоделием.

– Ты так крепко спала, будто тебя здесь вообще не было. – Она шутливо стучит спицей мне по лбу.

Я уворачиваюсь.

– А для кого ты это вяжешь?

– Для дочки Розы. Помнишь моих соседей? Розу и Гарри, они поселились в старом доме Фриманов, когда ты от нас съехала. У их дочки Салли в январе будет малыш. Роза, конечно, заявляет, что это мальчик. У Салли уже есть дочка, так что теперь должен родиться сын. – Мама подмигивает мне. – Но я на всякий случай свяжу еще и розовый.

Подмигиваю в ответ.

– Отличный план, мам. Вовсе не факт, что после девочки у них родится мальчик.

– Это точно.

Мама качает головой и отводит глаза. Она сейчас наверняка думает о моих братьях, тех трех малышах, которые так и не сделали ни одного вдоха.

– Мам. – Я поворачиваюсь к ней, укутывая ноги пледом. – А ты хоть раз… Ты когда-нибудь жалела, что у меня нет своей семьи?

Мама поглядывает на вязанье.

– Нечестно задавать такие вопросы. Жалела ли я? Ну ты и скажешь.

Она довязывает ряд и вновь смотрит мне в глаза.

– Конечно, я бы хотела, чтобы ты вышла замуж и родила детей. Любая мать мечтает, чтобы у ее дочки была семья. Но жалеть об этом глупо. Я хочу, чтобы ты была счастлива. И мне кажется, вы с Фридой вполне счастливы вместе.

Мама принимается за следующий ряд, а я невольно прыскаю со смеху:

– Скажешь тоже!

Потягиваюсь, разминаю затекшие плечи.

– Мы с Фридой не любовницы, мам.

Мама мгновенно заливается краской.

– Нет, конечно. Я не это имела в виду, Китти.

– Ну, знаешь, некоторые женщины и вправду живут вместе, – подтруниваю я над ней.

– Знаю, солнышко, не вчера родилась.

– У нас с Фридой все по-другому, мы просто хорошие друзья.

Беседа принимает неожиданный оборот, и теперь моя очередь краснеть. Мы с мамой всегда без утайки делились друг с другом самым важным, но за тридцать пять с лишним лет – с тех самых пор, как я научилась выражать мысли словами, – мы ни разу не обсуждали лесбийские отношения ни в личном, ни в социально-научном плане.