Королева пустыни - Джорджина Хауэлл Страница 62

Гертруда так никогда и не узнала причины своего неожиданного освобождения, и всегда будет гадать. Когда она обдумывала это в очередной раз, у нее возникла новая мысль. Там, где дядья Али потерпели неудачу, где Ибрагим лгал, а Фатима не хотела отдавать денег, не заступилась ли за нее более благородная душа? Несомненно, есть способы, которыми женщины гарема могут влиять на поступки и события в мире мужчин. Не Муди ли, фактическая королева Хаиля, открыла дверцы клетки и вернула Гертруде свободу, которой у нее самой никогда не было?

Любой другой быстро собрался бы и сбежал, пока не передумали, лучше даже до рассвета. И что характерно для Гертруды, она, столько раз просившая об отъезде, теперь попросила разрешения остаться еще на день, испытывая свою удачу и восемь часов потратив на то, чтобы заглянуть во все уголки Хаиля и сделать снимки. Можно себе представить, как отреагировал Ибрагим. Он, пивший кофе с рабами или совещавшийся с Фатимой, сперва просто издал удивленный возглас, а потом наверняка развеселился от чистой наглости такой просьбы. Казалось, Хаиля коснулось более светлое настроение. И Гертруда, шатаясь под солнцем с открытым лицом вопреки неодобрению духовенства, оказывалась объектом дружественного любопытства, куда бы ни направилась. «Все улыбались и были приветливы… люди толпились, чтобы увидеть меня, но вроде бы мои действия вызывали у них только благожелательный интерес».

Она обошла башни дворца, увенчанные массивными укреплениями, прошла мединскими воротами, охраняемыми рабами, углубилась в кухни дворца, залезала на крыши, спускалась вниз и фотографировала укрепления. Когда она вернулась, ей передали приглашение на чай от Туркийе. «Я пошла, и мы с ней чувствительно попрощались. Мы с ней, думаю, расстались теперь навеки и не увидимся больше, кроме как в воспоминаниях. И вот так закончился мой странный визит в Хаиль. После одиннадцати дней плена это был в каком-то смысле апофеоз!»

На следующий день, 7 марта, Гертруда встала до рассвета и удивилась, увидев во время сборов еще одного посетителя. Это был дворцовый раб, человек со странным лицом, крашенной хной бородой и чернеными глазами. Он посоветовал ей уезжать из Хаиля западной дорогой, поскольку так будет безопаснее. Она знала, что придется последовать этому совету, поскольку за ней будут следить, но тут же заподозрила подвох. «Я вообразила, что они хотят послать меня к эмиру и думают, что он наверняка будет на западной дороге, потому и отдали такой приказ», – замечает она. Интрига сработала совсем наоборот, потому что, когда Гертруда достигла места, где ожидалась встреча с эмиром, он, к счастью, уже прошел мимо с востока. Но Гертруда еще не отряхнула прах Хаиля от ног своих: на второй день пути к ее шатру прибыли посланцы рашидидов и сообщили, что эмир ее ожидает. Они добавили, что он взял Джоф и выгнал оттуда руваллийцев, не скрыв от нее и подробностей взятия. Посланцы уехали, и она снова пустилась в путь. Строго держась своей дороги, Гертруда шла по девять-десять часов в день, свернув на северо-запад к Багдаду дорогой на Хайанью и Неджеф. «[Путешествие] так изматывает душу своей полной монотонностью, что я каждый день прихожу в лагерь, шатаясь от усталости… Начинаю ощущать действие суровой походной жизни; в общем, я буду рада снова добраться до цивилизации».

Ей было забавно услышать совершенно иную версию «взятия» Джофа от нового рафика, который пришел к ней прямо с кампании эмира. Эта невинная душа, совершенно не зная официальной версии, изложенной посланцами эмира, сообщил, что рашидиды остановились перед самым городом и отступили под натиском руваллийцев, даже не увидев Джофа. Гертруда по дороге осмысливала пережитый опыт, и эта последняя ложь убедила ее, что «рашидиды приближаются к собственному концу».

«В их роду не остается взрослых мужчин – эмиру всего 16 или 17, а все остальные едва ли не младенцы – так смертоносна семейная вражда… Их история – длинная цепь предательства и убийства. Я бы сказала, что будущее принадлежит Ибн Сауду. Он блестящий противник… Я думаю, что его звезда – восходящая, и если он соединится с Ибн Ша’ланом [из племени рувалла-аназех], то Ибн Рашид окажется между молотом и наковальней… Решено! Следующее мое путешествие по Аравии будет к нему».

Гертруда понимала, что в этой поездке отправиться на юг из Хаиля для сбора информации о Риаде, саудовской столице, невозможно. Как ни обидно было, она сознавала, что для путника, идущего прямо от рашидидов, эта дорога непроходима. Устав душой и телом, она не могла понять, чего же все-таки достигла, и желчно писала в дневнике для Дика: «Боюсь, что, оглядываясь назад, я скажу: это была потеря времени».

В марте четырнадцатого года Гертруда еще не знала и не могла знать очень многого. Исследование жизни племен, которое она выполнила, картографирование территорий, сеть союзов и вражды племен, которую она открыла, оказались уникальной информацией. Ее беглое владение языком племен дало ей ясную картину многовековой арабской системы правления, политических интриг избранных семейств и племен. В последующие годы знания, приобретенные в этой последней ее экспедиции, окажутся бесценными. Сейчас же, устало плетясь к Багдаду, Гертруда проводила границу между будущим Ираком и будущей Саудовской Аравией. Долгие подготовительные годы закончились, и началась карьера, которой предназначено было стать ее судьбой.

Понимание ею того, что будущее центральной Аравии принадлежит Ибн Сауду, приобретет огромный вес, когда она это сообщит британскому послу в Константинополе, подтвердив свое мнение открытыми фактами. Гертруда объявит, что саудовцы сильны и более заслуживают британской помощи. У нее не получилось встретиться с Ибн Саудом, и это ее разочаровало. Как же придется ей удивиться, когда через два года он, совершив беспрецедентный шаг – в поисках оружия посетив британскую администрацию, – предпримет специальное путешествие для встречи с ней.

Оставив за спиной Хаиль в десяти днях пути, Гертруда достигла пограничных земель Евфрата и прошла на территорию бедуинов. Теперь ее караван еще больше бросался в глаза на этой земле разъезжающих на ослах шиитских пастухов племени риу. Начались обычные заботы: приближаться к лагерям, шейхи которых могли с равной вероятностью их приветствовать или ограбить, прятаться в расселинах с винтовками наготове, находить по пути замены перепуганным рафикам. В какой-то момент закончилась вода, и караван пошел прямо на шайку воров, расположившихся возле грязного колодца: тут рафик Газалат выступил с непроницаемым лицом и отвел опасность. Несколько раз по каравану стреляли. Гертруда подумала, не страхом ли называется испытанное ею при этом чувство, и решила, что теперь может его опознать. Хаиль ее этому научил. В втором дневнике она писала:

«При тщательном анализе своих чувств я пришла к выводу, что в этих случаях я пугаюсь. Наверное, это страх – некоторая нервность разума, когда он, как очень свежий конь, натягивает поводья и резко их отдает – ты знаешь это чувство в руках, как неровный пульс. У меня одна лошадь дома все время это делает, совершенно бешеная. А потом – глубокое желание, чтобы в следующий час тебе ничего не грозило! Да, это страх».

Гертруда была измотана. В Неджефе Фаттух нанял ей повозку. Впереди лежала большая дорога на Багдад, которую куда быстрее было бы проехать на коне. Со своим личным багажом Гертруда перешла в повозку и пронеслась за шесть часов до Кербелы, два раза сменив лошадей на почтовых станциях. Прибыв после наступления темноты, она оставила багаж в почтовой гостинице и поехала в гости к старому другу, Мухаммаду Хуссейну Хану. За ужином они разговаривали по-английски – впервые за десять недель у нее выдалась такая возможность. Ей было весело сообщить Дику слова Хана о его предстоящем отпуске в Британии. На ее вопрос, что Хан будет делать там с семьей, он ответил, что оставит семью дома, перед отъездом разведясь с женой. Свои чувства Гертруда выразила строчкой восклицательных знаков.