Небесный Стокгольм - Олег Нестеров Страница 62

Кира подходил идеально. Интеллигентен, образован, умен, располагал любого свой улыбкой. Его все любили.

Думал он недолго. Вернее, он совсем не думал, просто взял тактическую паузу до конца недели.

* * *

Потом Филиппыч встретился с Петей:

– Ну что, не протух там за два года?

– Если честно, еле держусь.

– Да я вижу все. Весь ваш блеск исчез… былой. У меня для тебя особое место. Я вообще давно тебя выгуливаю, из всей вашей троицы ты для меня самый понятный и важный. Если дураком не будешь, сделаю из тебя человека. Вот я сейчас строю «пятерку». Как ты думаешь, что это?

Петя не нашелся что ответить, и так все ясно по названию.

– Это инструмент влияния на социально активных людей, Петя. В первую очередь. Мне нужно влиять на тех, кто хочет раскачать страну. Мне инструмент нужен, социальный инструмент, который предупреждал бы обо всех возможных опасностях для государства. А потом бы их нейтрализовывал. Слышал такое имя – Тард?

– Нет, не слышал.

– Социолог французский. Он придумал такую штуку – «социальный контроль масс». Контроль поведения людей в рамках определенных общественных институтов. Подчинение человека определенной социальной группе. У американцев все строже, они дальше пошли: ввели понятие санкций, физических или идеологических, для тех, кто нарушает групповые или общественные нормы. Мы тоже как-то должны найти свои принципы, у нас ведь социализм, будем действовать в рамках здравого смысла.

– Пока мне не очень понятна задача, – честно признался Петя.

– Наше управление – это управление социального контроля. Мониторить настроения, выявлять лидеров-организаторов антисоветских акций. Влиять. На них самих, на то поле, которое они создают вокруг себя. Разрушать оппозицию и лечить раненых – того, кого с пути успели сбить. Смотри, что я придумал.

Филиппыч взял лист и начал рисовать.

– Чтобы изучать настроение интеллигенции, нам нужно понять, чем дышат лидеры общественного мнения. Нам нужно определить некий круг, в две тысячи человек, в который войдут все самые мощные и авторитетные – в искусстве, в литературе, в образовании, в науке… Которые влияют на всю интеллигентскую среду. Петя, ты мне нужен как аналитик, не удивляйся. Я оценил ход твоих мыслей и с КВН, и с битлсами. Будешь сидеть на потоках, анализировать, изучать процессы и выявлять тенденции. Будешь в самом что ни на есть солнечном сплетении страны понимать любой ее вздох. Мы должны их понимать, Петя. Просто понимать. Нет в этом ничего зазорного, наоборот. Это же наша закваска, это эссенция для страны. Власть должна понимать, что владеет ее лучшими умами. И делать выводы. Будет глупо обходиться без всего этого. Ты знаешь, как хорошо, что мы всю эту чертовщину последних лет пережили в комитете. Пришел умный человек. Честный. Петя, ты нам подходишь.

* * *

Пирожковая давно закрылась, Петя сидел с Кирой на скамейке напротив цирка. Кончилось представление, мимо уже прошли взволнованные и веселые люди, а они все сидели и молчали.

В первый раз им нечего было друг другу сказать.

Днем Кира пошел отказываться, его задача была повернуть все так, чтобы Филиппыч сам понял – Кира не про это. В Комитете шло большое сокращение, и он всерьез рассчитывал под него попасть. Но вышло все по-другому.

Филиппыч сначала покивал, да, мол, насильно мил не будешь, ему нужны только увлеченные сотрудники, а потом вдруг сделал ход конем:

– Ну тогда езжай во Францию.

Кира лихорадочно соображал, что к чему.

– Ну что ты испугался, я давно про твой лямур все знаю. Пока мне это не мешало, наоборот, пригодилось бы. – Он весело посмотрел на Киру. – Столько ты людей интересных узнал. Ну раз так, давай собирай вещи. Девка она хорошая, бойкая, за ней там будешь как за каменной стеной. Поможем тебе устроиться, работу найдем. Сам понимаешь, иногда придется выполнять для нас деликатные поручения. А тут мы тебя вроде как уволим, попадешь под сокращение. Все сделаем быстро, раз у тебя там горит.

Кира был в ужасе. Он вдруг понял, насколько все теперь серьезно.

Филиппыч положил перед ним лист бумаги:

– Пиши заявление. С понедельника ты свободен. – Филиппыч вздохнул. – Или наоборот.

* * *

Кира тут же набрал Мишель, через час они встретились в кафе. Кира пока сам не понимал, что делать, и с ходу сказал:

– Мишель, я работаю в КГБ.

– Шутишь.

Кира достал удостоверение.

Она побледнела:

– Почему ты это от меня скрывал? – Ей стало тяжело дышать. – Зачем? А сейчас, когда мы обсуждали наш отъезд, почему ты молчал? Ведь все же ясно… Зачем ты играл со мной в кошки-мышки?

– Я не мог тебе этого сказать. И сейчас не могу. Но говорю.

Она молча встала и ушла.

* * *

– Мы больше с ней не увидимся. – Кира смотрел в одну точку.

– Откуда ты знаешь?

– Я ее знаю.

Они еще долго сидели под звездами, как два лунатика.

– Позвони ей. Хочешь, я с ней поговорю? Все ей объясню. В конце концов, если она тебя любит, женитесь и живите здесь.

Кира наконец вышел из оцепенения:

– Мне что, в отдел кадров в понедельник идти, просить назад зачислить? Бред. Меня уволили. В связи с сокращением штатов. Все. Я никому ничего не должен. Невеста моя сбежала. Завтра уеду к Лотману.

К ним наклонился проходящий мужчина:

– Ребята, папироской не богаты?

– Мы не курим, – покачал головой Петя.

И тут же узнал клоуна, которого когда-то встретил на кухне у Гарина. Тот его тоже узнал, оглянулся по сторонам, состроил свою знаменитую ухмылку и рассказал анекдот:

– Один мужик стоит на трамвайной остановке и хохочет.

Его спрашивают: «Чего вы смеетесь?» – «Да я кондуктора обманул, взял билет и не поехал».

Клоун подмигнул и зашагал по бульвару.

Кончалось лето, Кира вернулся в Москву. Никто его не тревожил и не искал, он немного успокоился и решил устроить запоздалую отходную в пирожковой. Можно было, конечно, и нормально куда-нибудь пойти посидеть. Но он уперся, сказал, что место должно быть не чужое, такое, где они за эти пять лет что-то успели сделать и почувствовать.

Он даже пригласил Мухина как талисман и в какой-то степени соучастника их творческих исканий. Еще он позвонил Белке, просто захотел ее видеть.

Пирожковые феи их узнали, заулыбались и с пониманием отнеслись к водке, разливаемой под столом. Казалось, они совсем не менялись, все те же движения, все те же загадочные слова на языке восточных сказок.