Эти двери не для всех - Павел Сутин Страница 63

Благоев внимательно слушал, кивал, улыбался, сказал, что Михалыч был большим спортсменом – "добър спортист, великолепен скиор!", и хотя в те годы советские горнолыжники очень уступали западным, однако Михалыч обратил на себя внимание французской спортивной прессы, когда показал шестой результат на "гиганте" в Шамони.

Благоев спросил, на чем Саша катается. Саша скромно ответил – на "Атомиках".

Благоев одобрительно кивнул, сказал, что у него есть трехлетние "Россиньоли" без крепежа и что он подарит их Саше. Опять вспоминал Михалыча и то время – "Матерь божья, знал бы ты, на чем мы тогда катались! Австрийцы и французы нас зауважали, когда увидели, на каких гробах мы катаемся!.." Поговорив с Сашей, Благоев хлопнул его плечу и сказал, что должен отужинать с учеником своего старого друга, что они сейчас пойдут в отличный ресторанчик, но чтобы Саша оставил бумажник в номере, потому что Благоев угощает и никаких разговоров быть не может. И такой он был славный и искренний мужик, что Саша без возражений принял его приглашение и пошел в маленький, обставленный в национальном стиле ресторан.

Там были грубые деревянные столы и тяжелые стулья, на стенах висели серпы, старинные медные сковороды, связки лука и цветастые коврики. Саша с Благоевым пили ракию, ели "доматена супа", "шопски салат", "кюфте от овче месо" – было страшно вкусно.

Так что хватало вокруг хороших людей. Но и все нехорошее тоже обращало на себя внимание. А Серега (тот еще, между прочим, крендель – далеко не фраер, в людях неплохо разбирался) сказал за вечерним стаканчиком виски:

– Знаешь, я давно понял кое-что. Иной раз человека надо как-то осадить, что ли.

Одернуть. Вот смотришь иной раз – ну скотина же совершеннейшая. А поведешь себя твердо, посадишь его на жопу – он тебя зауважает и начнет себя вести прилично. И потом окажется, что это нормальный, приличный человек…

Саша тогда вновь вспомнил Сенькины рассуждения о людях. А еще вспомнил, как он и Вацлав пили "Агдам" с колхозными шоферами. С теми самыми шоферами, которых за несколько дней до этого лупили по мордасам.

Серега Сахаров окончательно открылся. Он не трепло был, не из тех, что норовят откровенничать с каждым встречным-поперечным. Но поговорили однажды хорошо. На восьмой день поговорили. И все окончательно встало на свои места. Саша и без того уже знал, что никакой Серега не подонок, не комсомольский карьерист.

Понимал, что он просто нормальный прагматик, трезвый человек. А тут еще поговорили – и Саша Серегу понял, и вполне одобрил его жизненную позицию.

– Сань, у каждого есть свое реноме. Амплуа, так сказать, свое… – медленно сказал Серега, помахивая перед Сашиным носом тлеющей сигаретой.

Серега в тот вечер хорошо набрался; они в номере выпили, потом спустились в бар, там тоже выпили ракии, потанцевали. Саша – с Раей, она, кстати, здорово танцевала танго, по-настоящему, забавно было, что эта мышка серенькая умеет танцевать танго. А Серега, представьте, отрывался с толстухой Леной с Трехгорки – та довольна была страшно, еще бы, видный парень пригласил, и она выплясывала – будь здоров! -…Я, скажем, в институте считаюсь карьеристом. Ну да, все так. Но ты понимаешь – я просто играю по правилам. Ты где живешь?

– На Ленинградке, – сказал Саша и закурил "Кент". – С родителями. У нас бабушка умерла в позапрошлом году. Осталась кооперативная квартира на "Соколе". Мои хотят туда переехать. А я чтобы сам жил. Хотят мне квартиру оставить. Я, наверное, женюсь скоро, Серега.

– О! На Ленинградке! – внушительно сказал Серега и поднял указательный палец. – А я на Юго-Западной, в общаге. В "кресте". Я из Ташкента. Не, не, ты погоди!.. Я ведь не жалоблю тебя – мол, из глубинки, то да се… Просто у одних одно, у других другое. Каждому приходится стартовать со своего определенного уровня. Я из Москвы уезжать не собираюсь. И не уеду. Есть правила игры. Не я их придумал, и игнорировать эти правила смешно. Я упирался с первого курса. Ленинский стипендиат, между прочим. Да, представь себе. А вот теперь сравни меня с остальными. Не, без пиздежа, Сань… Значит, я заканчиваю четвертый курс. Что у меня в активе? В активе у меня зачетка с одними пятерками. Потом, первый разряд по боксу. В активе у меня поддержка райкома. Еще год – и аспирантура, потом кандидатская. Может быть, останусь на кафедре. А может быть, пробьюсь к Риснеру.

Слышал про такого? К Риснеру пробьюсь, на Варшавку, или к Великодворской, в Институт молекулярной генетики. Посмотрим. И вот еще что у меня в активе – я в свои двадцать три года Рим видел, Падую видел, Флоренцию. Был в Варшаве, в Праге, в Берлине… В Восточном, естественно, Берлине. Теперь побывал в Болгарии. Ты губки-то не криви! Я, Саня, хочу на свой жизненный старт попасть подготовленным. Я только на себя рассчитывать могу. Родители далеко, в Ташкенте.

Они у меня очень скромные люди… Да, комсомольский активист! Но таковы правила игры! Мне плевать, что про меня говорят. Через год у меня будет красный диплом и самые лучшие перспективы. А упираться я умею. У нас, знаешь, в семье все работящие…

Саше нравилось то, что говорил Серега. И то, как он это говорил.

"Он независимый парень, – подумал Саша. – Сколько бы он ни талдычил про "правила игры", он независимый парень. Он в жизни прорвется. И в Москве останется, и защитится раньше всех. Победит все обстоятельства. И он никакой не циник, просто не врет – ни мне, ни себе не врет".

И еще он подумал, что говорят про Серегу всякое – кто неприязненно, а кто и завистливо, – но никто никогда не слышал, чтобы Сахаров кого-нибудь подставил, обманул или сделал подлость. Этого не было. Серега был толковый мужик, отлично учился и шел к своей цели. А такое Саша в людях уважал.

Вечером девятого дня (звучит летописно – вечером девятого дня; но Саша каждый день, прожитый в Боровце, отсчитывал со значением и сожалением оттого, что на один день осталось меньше) они с Серегой по дороге в бар присели в холле выкурить по сигарете. Иваныч с бородачом играли в шахматы. Иванычу приходилось туго, он беспокойно чесал плешь и озабоченно хмурился.

Рая в пуховом платке (Саша так и называл ее про себя – "Рая в пуховом платке") сидела с вязанием в углу. Пришли чехи, заняли свое обычное место. Их сегодня было двое. Саша встречал их на склоне, они и там держались вместе. И одеты были одинаково, в серые комбезы. Чехи вообще походили друг на друга как братья. Все одинаково загорелые, сухие, седоватые. Катались они хорошо, чувствовалась школа.

А сегодня их было двое. Они положили на стол большой лист бумаги, колоду, закурили и негромко заговорили между собой. Чехам не хватало игрока, Саша это понял. Они посовещались, один встал, вышел из холла, вскоре вернулся и развел руками – мол, не нашел никого. Тогда тот, что был постарше, кого Саша укоротил в прошлый раз, повернул голову и оглядел холл. В кресле сидел молодой немец с газетой. Чех спросил его по-немецки, молодой человек сказал "найн", еще что-то, с сожалением покачал головой и опять углубился в газету. Старший чех с досадой побарабанил пальцами по столу. Потом опять повернул голову и с надеждой посмотрел на Сашу с Серегой. Саша вопросительно поднял брови.