Ясновидец - Карл-Йоганн Вальгрен Страница 63

Эти размышления до такой степени измучили меня, что я даже не мог заставить себя сразу ответить на то ваше письмо, где вы справедливо упрекаете меня за мои поступки.

Сейчас я запечатываю письмо, поскольку мой новый секретарь говорит, что меня ждет важное дело. Уже во второй половине дня я надеюсь начать новое послание, где постараюсь ответить на все ваши вопросы.

Дай вам Бог крепкого здоровья.

Ваш послушный слуга

Аурелио

Дорогой Ильдебрандо!

Настоящим продолжаю письмо, начатое утром.

Я в полном отчаянии и готов молить о прощении за тот вред, что я нанес нашему обществу. Я знаю, что в свете происшедших событий мои оправдания неуместны, но — не нахожу подходящего сравнения — мною как будто овладела какая-то враждебная сила, даже не мною, а моими мыслями и желаниями, желаниями, которые я даже не предполагал, что могу испытывать.

Я даже не знаю, как мне определить эти чувства, они настолько же странны, насколько пугающи. Все происходит помимо моей воли. Мои поступки с каждым часом все более противоречат моей вере, вступают в конфликт с моими убеждениями, с послушанием, присущим мне со дня вступления в орден. Даже для того, чтобы написать эти строки, мне нужно собрать всю свою волю, перо не слушается меня, не в физическом смысле, а в духовном — оно все время порывается написать не принадлежащие мне слова.

Да, именно так — перо все время хочет меня унизить, и не только меня, но и вас, мой дорогой Ильдебрандо. Что это за сила, я не знаю; знаю только, что даже мой язык подчиняется ей. Обвинения против меня, разумеется, правдивы, и объяснить свои действия я могу только одним — это был не я! Но тогда, спросите вы, кто же?

Замечаете ли вы, с каким трудом пишу я эти строки, мой угловатый, вовсе не свойственный мне почерк с наклоном то в одну, то в другую сторону, вы же знаете совсем другой почерк, а сейчас я словно пишу левой рукой, поглядите только на кляксы, неудавшиеся виньеты, и как я стараюсь изо всех сил, намертво вцепившись в перо, написать до конца хотя бы одно ясное предложение. Такое чувство, что враждебная мне неведомая сила едва позволяет мне написать эти слова.

И диктовать я не могу, потому что все, что выходит из моих уст — мерзость, Ильдебрандо. Я думаю одно, а говорю нечто совсем иное, ужасное, грубое, и все мое окружение отшатывается от меня. Я уже не отвечаю за свои слова, а еще менее — за поступки. Молитесь за меня, молитесь, Ильдебрандо, ибо спасение мое под угрозой.

Если бы не мой новый секретарь, положение давно бы уже вышло из-под контроля. Он взял на себя составление программы на день, ограждает от ненужных посещений и допускает ко мне только ближайших сотрудников.

Вы должны верить мне, Ильдебрандо, я уже четвертый раз принимаюсь за письмо, все остальное я сжег. К своему ужасу, я вдруг, заметил, что страницы заполнены не моими словами — ругательства, проклятья, грубости… Фразы, не принадлежащие мне, прокрадываются в текст; на бумаге возникают слова, написания которых я до этого даже и не знал. Я думаю: напиши то-то и то-то, Аурелио! Но вместо этого я следую движениям пера и руки, и на бумаге возникают совершенно иные слова! Даже почерк другой — почерк другого человека!

Все, что вы слышали обо мне, Ильдебрандо, — чистая правда: все эти непристойности, богохульства, профанации… это словно обвал, я не управляю этим, словно я какой-нибудь автомат, изготовленный злонамеренным кукольником. Только употребив всю свою власть, да и то с помощью моего секретаря мне удалось погасить скандал. Я слышу в себе чужой голос, страшный голос, он желает мне зла, он подстрекает меня на все эти поступки, он хочет опозорить меня и загубить мою жизнь. В последние часы он подбивает меня совершить самый страшный из человеческих грехов.

Силы мои на исходе, Ильдебрандо. Кончаю, потому что боюсь опять начать писать под диктовку.

Риверо

Неаполь,

XXII июня

Дорогой Аурелио,

С надеждой и страхом я отправляю это письмо, поскольку вы не ответили на предыдущее. Дайте о себя знать — вот и все, о чем я прошу. Напишите с обратной почтой.

Ваш Ильдебрандо Монтелли

Неаполь,

I июля

Аурелио!

Еще раз прошу вас — ответьте на мои письма. Дайте мне по крайней мере знать, что вы здоровы! Ваше молчание дает повод для самых ужасных предположений. Сегодня утром мое письмо вернулось нераспечатанным. Я просил своих друзей навести о вас справки, но вы от всех скрываетесь. Джанфранко сообщил мне с посыльным, что вы отменили все аудиенции. Он якобы говорил с вашим секретарем, и тот дал ему понять, что вы «недоступны». Что он имеет в виду, Аурелио? И кто он такой, этот ваш новый канцелярист? Умоляю вас, подайте о себе весточку!

Ильдебрандо

Неаполь,

VIII июля

Дорогой Аурелио!

По-прежнему от вас ничего не слышно, и еще одно мое письмо вернулось нераспечатанным. Это письмо я посылаю с курьером, чтобы быть уверенным, что оно попало к вашему секретарю, о котором идут слухи, что он несговорчив, загадочен и вообще не из наших рядов. Кто он такой, этот чужак, который выпроваживает посетителей, не давая им даже войти в прихожую? Слухи идут настолько нелепые, что просто не могут быть правдивыми. Вас никто не видел уже месяц, все попытки встретиться с вами натыкаются на письменные извещения вашего странного секретаря, что вы либо «недоступны», либо что «сейчас неподходящий момент». Кстати, что это за секретарь — о нем никто ничего не может сказать, кроме того, что он очень маленького роста и постоянно носит маску. Я не возлагаю больших надежд на ответ и на это письмо — похоже, что ваши отношения с внешним миром прерваны. Но если в течение долгого времени от вас не будет никаких вестей, я решил, что сам поеду в Рим и лично добьюсь встречи с вами или, по крайней мере, разузнаю, где вы обретаетесь. Джанфранко неоднократно пытался встретиться с вами. Все наши очень встревожены. Говорят, что вы вступили в сговор с нашими врагами, что вы находитесь в каком-то тайном убежище неподалеку от Рима и оттуда руководите заговором. Не знаю, что и думать, пока не поговорю с вами с глазу на глаз. Более всего опасаюсь я за ваше здоровье, и вообще — живы ли вы? Надеюсь с Божьей помощью увидеться с вами или получить от вас весточку.

Ваш Ильдебрандо Монтелли

Сабинерберген,

День святого Петра, MDCCCXXXVII

Братьям моим во Христе и особенно духовному пастырю моему, высокочтимому и богобоязненному Ильдебрандо Монтелли, наставнику моему с юношества, всю жизнь служившему мне примером служения Господу, а также всем моим сотрудникам в канцелярии и Конгрегации, а также сестрам моим, Анне и Рикарде, а также всем, кому не безразлична моя скорая кончина.

Нечеловеческих усилий стоит мне написать эти строки, тоска и ужас обуревают меня. Я оставлен на произвол сил, над которыми я не властен и не имею более возможности сопротивляться. Ничего не остается, как отдаться на суд Божий в слабой надежде, что Он примет недостойную мою душу. Я, Аурелио Ривера, почти не надеюсь, что кто-то сумеет разобрать, что я пишу, поскольку не властен я над рукою моей.