Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский Страница 64

— Последний вопрос на сегодня, Венерочка, — неожиданно для себя я обратилась к ней столь непривычно ласково: — Кто тебе сказал, что я Магдалена, конкретно? И что именно ты должна меня встречать?

Вопросу моему она, в общем, не удивилась, отреагировав довольно буднично:

— Ну, я же говорила тебе, Магдусь, не знаю. Просто не-зна-ю! То ли отдельно вслух, то ли сразу целиком во всю оболочку входит наказ определённый, типа быть у Прохода, будет такая-то, взять под крыло. Дальше само собой всё, по ходу дела. Ну, ты и идёшь туда, ноги сами выводят, потому что есть приказ, и ты подчиняешься. Хламида сама образовывается, одна холщовка — один прибывший. И, если честно, ты у меня первая, долго они меня выдерживали, видно, в чём-то я у них сомнения вызывала. А после взяли и определились.

— Может, потому, что знакомы были с тобой? — спросила я, думая над тем, что услышала. — По крайней мере, я с тобой, но уже после твоего Перехода.

— Может, и так, конечно, — согласилась Венера, — а может, и по-другому. Лично мне по барабану, хотя, если так уж брать, то по мне лучше баба, чем мужик, а то не знаю каждый раз, как дело обернётся. Вдруг у него чего-нибудь там против уложения воспрянет, пока в себя не пришёл ещё и голоту свою не укрыл. А мне, знаешь, того опыта хватило во как! — резким движением ладони она пересекла себе линию шеи. — С Гамлетом и его уродами-друганами.

— Ну, знаешь, не каждый мужик Гамлет, — взяла я под сомнение подобный вывод, решив не согласиться, — тем более в этой надземке. Что ж, получается, на таких, как он, и здесь управы не найдётся?

Она отмахнулась, явно не желая поддерживать тему:

— Да он здесь никогда и не окажется, ты чего? Он скорей сюда сам сотню-другую народу отправит: кому глаз вынет за долги, кому башку прошибёт, а кто по его милости самолично решит, что лучше ему к нам в надземку, чем вечно дёргаться там и под ним ходить. Урод настоящий, вообще без дисконта. — Она произнесла эти слова, после чего явно решила поменять тему. Наверняка любое упоминание этого человека всё ещё саднило какую-то важную часть её оболочки. — Так вот и говорю, — продолжила она, — ты же вроде бы сказать собиралась, почему Магдой заделалась.

— Тут нет секрета, — пожала я плечами, — это всё моя еврейская мама. Она вычитала где-то, типа краткого толкования Талмуда, что прозвание «Магдалена» может происходить от выражения «magadella», в переводе с иврита это означает «завивающая волосы». А я родилась с такой дурацкой копной на голове, абсолютно неуправляемой, что уже тогда было ясно, что с волосами у меня будут проблемы. А мама моя, как никто, ненавидит всякие проблемы, к тому же предпочитает, чтобы они решались без её участия. Вот и назвала Магдаленой: подумала, имя это отведёт в сторону любую неприятность, всё же известно, кто была главная мироносица и, считай, святая. А я это имя с самого детства не полюбила, хотя, надо сказать, кое-что и сошлось в описании. Например, обещан успех в живописи, скульптуре, дизайне, явно выраженное чувство прекрасного. Я и правда дизайнером стала и, думаю, неплохим, извини. Ну, потом ещё сердце доброе, а воля слабая, совсем. Нюня, короче. И это, кажется, сошлось. А есть и другая часть, в том же пояснении, но там уже совсем полная хрень, вообще не про меня. Пишут, аналитический тип мышления, развитая память, интуиция, в работе может выйти за рамки дозволенного, мечтает овладеть и состоянием мужчины, и волей, а не только его душой, плюс к тому готова рисковать, если надо, идти на блеф. И всё такое, ты представляешь? Где я и где то, что обо мне написано? Короче, я его в 16 лет поменяла, имя это, вместе с паспортом, на Елену. Мама, когда через четыре года узнала об этом, дикий скандал мне закатила, с припадками и всё такое, но было уже поздно обратно отыгрывать. Магда ушла, Лена осталась, — я вопросительно посмотрела на свою наставницу, — вот и спрашиваю поэтому — откуда кто узнал? Даже Герман не в курсе, мой законный муж.

Я сказала и тут же поймала себя на мысли, что думаю здесь и сейчас ровно так, будто никуда не отлетала. Как будто мы просто зашли с Геркой на очередные 3D и нацепили на нос очки. Свет ушёл вместе с моим мужем, я же осталась наедине с этим фантасмагорическим сюжетом, но уже не как зритель, а как полноценный участник драматического действия. Вот только комической эта драма окажется или больше трагедийной, это мне ещё только предстояло выяснить. И время пошло.

— Ну вот и думай, подруга, время есть, — ухмыльнулась Венера, — а только, наверно, неспроста это всё, чего-то им от нас надо ото всех, не просто же так всё у них слажено меж собой да приглажено, верно?

— Пошла я, Венера, — кивнула я ей и поднялась с запылённого песчаного наста, который, как ни странно, несмотря на всю очевидную жёсткость своей поверхности, никоим образом не доставлял моей оболочке какого-либо неудобства.

— С богом, — ответила она мне, — смотри там, не переусердствуй, не то в себе же сама заплутаешь и сойдёшь с нормального пробега. А понадоблюсь, просто подумай в мою сторону и иди на мысль обо мне. Но не к холмам больше держись, а на туманность себя направляй, напрямки, ближе сюда, к полутьме, чтобы не сильно отклоняться, усекла?

— Угу, — кивнула я ей в ответ и пошла туда, куда в этот момент было направлено зрение моей оболочки.

Сначала стало не то чтобы ещё темней, чем было до этого, но некотороя дополнительная неясность в ощущении себя в пространстве всё же присутствовала. Туманность, казалось, сделалась несколько гуще, будто уплотнилась сама среда, сжимавшая отовсюду мою оболочку. Свет, и так полутёмный и практически непроницаемый для глаз, сделался вовсе неясным, размыв и отбросив на непонятное расстояние любую точку вдали, которую я избирала для себя в качестве промежуточного ориентира. Страха при этом я не испытывала: было скорей чувствительное неудобство, первое, по большому счёту, начиная от момента, когда я пришла в себя после Перехода. И я поняла — ведь, по сути, в первый раз за всё то время, которое разум моей оболочки так и не мог постичь за отсутствием точки отсчёта и сравнения, я осталась наедине сама с собой. Венера была где-то там, сзади, впереди не маячил даже слабый лучик любого просвета; двигалась я больше по наитию, наобум, нежели следуя внятному маршруту, и оттого чувства мои, то ли уже обновлённые, сменившиеся, то ли остатки прежних, во время этих первых самостоятельно предпринятых мною шагов искали себе любого выхода — такого, где бы им стало удобно, привычно или, по крайней мере, объяснимо.

Я шла и уговаривала себя не останавливаться. Отчего-то мне стало казаться вдруг, что любой тормоз в любых делах, осуществляемых мною в этой извечно тенистой местности, будет для меня хуже, чем любое движение в произвольно избранном направлении. Главное — не задумываться, крутилось у меня в голове, не поддаваться панике и не жалеть себя, иначе собьются все твои настройки, и ты пропадёшь. Венера говорила, что каждый тут за себя и всем до всех — до лампочки, так, кажется, и поэтому я должна полагаться исключительно на своё чутьё и женскую интуицию, если я ещё, конечно, могу считать себя женщиной.

В этих охранительных раздумьях я продолжала перемещаться в том же направлении, какое взяла с самого начала. Впрочем, возможно, мне лишь казалось, что условная прямая, вдоль которой я продолжала движение в никуда, оставалась такой и дальше. В то же время я отчётливо понимала, что никакая прямота или кривизна тут не имеют даже малого значения. Надежда — вот единственный компас и ориентир, вручённый тебе теми, кто верховодил всеми местными делами. Только вот на что? Ответа у меня не было.