Полет бабочек - Рейчел Кинг Страница 64

Шатаясь, он встал на ноги — даже для того, чтобы просто стоять ровно, требовались неимоверные усилия. Он попытался собрать свои вещи; за спиной был крутой склон, и слабое воспоминание о том, как он цеплялся руками, посетило его, а затем в памяти всплыло все остальное. Он начал лихорадочно искать взглядом — никаких цветов, никаких бабочек. Никаких Papilio sophia. Ни одной. Он бросился на землю рядом со своим сачком и поднял его трясущимися руками. Пусто.

Он закричал. Птицы испуганно разлетелись, крича в ответ, молотя крыльями воздух. Томас возил руками по размокшей земле и рыдал. Он брал полные пригоршни грязи и размазывал их по щекам и груди, разрывавшейся от боли.

— Кто это сделал? — кричал он верхушкам деревьев.

Это было единственное объяснение, которое он мог придумать. Кто-то распугал бабочек, чтобы они улетели, затем этот «кто-то» украл ту особь, которую он поймал.

Он сидел так чуть ли не полчаса, пока дождь лил вокруг него, не в силах пошевельнуться — слишком он был изможден, слишком зол и слишком напуган. Но он понимал, что жар в теле и биение молотка в голове — результат отчаяния, болезни и что ему надо вернуться в лагерь, пока он еще в состоянии двигаться.

Это было чудо, что он нашел тропу назад. Спотыкаясь, он шел на юг еще полчаса, но вот темнота поглотила все видимое кругом, и он упал на колени.

Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем его подхватили чьи-то сильные руки и он превратился в саму невесомость — воспарил сквозь лесную чащу, перемещаясь без особых усилий, ловя восходящие потоки воздуха одним взмахом своих крыльев.

Его принесли — как выяснилось, это был Джон — и осторожно опустили в гамак. Какие-то люди окружили его. Эрни вытирал ему лоб и приговаривал:

— Легкий приступ малярии, старина. Не о чем беспокоиться.

Клара тоже была здесь, и Джордж. За ними высились две темные фигуры, разговаривавшие по-португальски, — Антонио и Сантос. Сантос вернулся.

Комната покачнулась относительно своей оси, и волна тошноты обрушилась на Томаса. Это был Сантос, точно он. Он шел следом за ним до самой долины с бабочками. Он дождался, когда Томас уснул, а потом сыграл с ним злую шутку. Наказал его за связь с Кларой.

— Она была у меня, — тяжело прохрипел Томас. — Он забрал ее.

Все одновременно забормотали: «О чем это он? Он бредит… Дайте ему воды…»

Томас поймал взгляд Сантоса — холодные глаза смотрели прямо на него. Затем все стало черно.

Ричмонд, май 1904 года

Софи останавливается перед дверью в кабинет Томаса и прислушивается. Тишина. Она легонько стучится, затем открывает дверь.

— Я принесла тебе чай, — говорит она, словно ей нужен предлог, чтобы войти; более того, чашка, которую она держит в руках, говорит сама за себя.

Он отрывает голову от работы и кивает ей, после чего снова склоняется над какой-то особью, держа увеличительное стекло. Софи ставит чашку с чаем на стол рядом с ним и топчется на месте. Она плакала до этого, и ей все равно, заметит он или нет ее опухшие глаза. Пусть знает, как он ее огорчает. Нет сомнений в том, что Томас меняется: к щекам возвращается здоровый цвет, ссадины заживают, и ходить он стал более ровно. Его хрупкая фигура окрепла.

Но он по-прежнему не хочет разговаривать с ней.

После посещения агентом их дома в четверг, два дня назад, Софи снова попыталась найти его журналы, а когда не смогла, решила попросить их у Томаса. Но впрочем, в другой день. Тогда это было бы некстати. Мистер Райдвел рассказал ей о тайнах, о препятствиях в его работе, о лихорадке. Правда, когда она внимательно смотрела на мужа — как он ест за обедом, опустив глаза, тщательно прожевывая пищу, — ничего такого на его лице она не видела.

Он оглядывается на нее через плечо, словно говоря: ты еще здесь? Она складывает перед собой руки и придвигается ближе.

— Я нашла голубую бабочку, Томас.

Он застывает на месте. Затем продолжает разглядывать своих бабочек, но каждый мускул у него заметно напрягается.

— Я хотела сказать спасибо. Она прекрасна.

Он кивает, и видно, как тело его снова расслабляется.

— Ты все-таки нашел свою Papilio, любимый?

Он откладывает в сторону увеличительное стекло, подносит ко рту кулак и кашляет. Раздается звук, словно в глотке у него перекатывается множество камушков. Это первый настоящий звук, который она услышала от него, — он заполняет кабинет, окружает ее со всех сторон. А потом Томас пожимает плечами.

Как он может не знать, поймал он ее или нет? Внезапно Софи раздражается из-за его уклончивости, из-за того, что он всегда сидит к ней спиной или с опущенными глазами. Во всяком случае, когда он находился в кататоническом состоянии, она видела, насколько он был болен, но теперь, похоже, намеренно не разговаривает. Теперь, когда он проводит дни напролет в своем кабинете — распаковывает, разбирает, каталогизирует и пишет, — она не может найти ему оправдания. Если бы он уделял ей столько же внимания, сколько своим глупым бабочкам. Или хотя бы той женщине в Бразилии. Может, все же отправить его в больницу — в конце концов, это пойдет ему на пользу.

О чем она думает? Она отгоняет эту мысль и забирает у него пустую чашку. Нет, следующий шаг — продолжать обычную жизнь, как будто ничего не произошло. Сделайте так, чтобы он занимался тем, что любит. Сегодня вечером они пойдут в театр. Она заставит его снова обратить на нее внимание.

Софи уже забыла, когда наряжалась в последний раз, чтобы пойти куда-нибудь вечером, поэтому тщательно готовится к выходу, что требует немало времени. Она выбирает платье, которое Томас купил ей перед самым отъездом, но так и не видел ее в нем. Бледно-лиловый шифон, прошитый медными нитями, мягкими складками ниспадает вокруг ее тела. Вначале она беспокоилась, что платье слишком смелое — вырез очень низкий, и сквозь отверстия видны плечи, — но теперь это не кажется существенным. Она не сомневается, что это Агата помогала Томасу выбрать фасон, потому что легко представить себе Агату в таком платье, сшитом по последней моде, к тому же подруга всегда уговаривала ее купить что-нибудь в этом роде. Она и думать не смеет о том, сколько оно могло стоить — все эти изысканные детали: свободный лиф, плетеный пояс из атласа либерти и рукава из гофрированной газовой ткани, перехваченные атласом. При каждом шаге в этом платье она вся мерцает — свет играет на ткани, украшенной блестками, и на бахроме.

Она закалывает шпильками волосы в высокую прическу с валиком и прикрепляет к платью цветок из шелка. Лиловый веер, подходящий по цвету, и сверкающее ожерелье завершают весь облик.

Еще раньше днем, пока Томас сидел в своем кабинете, она достала для него вечерний костюм. Софи обнаружила его, когда разбирала чемодан с вещами. Все остальное было заношенным и грязным. Когда Софи принюхалась к одежде, в которой он собирал образцы, ей представилось, что все пропахло джунглями, старые ботинки перепачкались глиной, к выщербленным подошвам присохли листья. Сам того не подозревая, он привез домой больше напоминаний о джунглях, чем это входило в его планы. Среди всей этой кучи старья и грязных лохмотьев, которую она впоследствии выбросила, находился великолепный черный костюм, к нему рубашка, галстук и даже гетры. Когда он мог все это носить? Она поднесла пиджак к лицу и вдохнула. Он слегка пропах сигарным дымом.