Синдром паники в городе огней - Матей Вишнек Страница 64

Я вдруг соскучился по своей старенькой пишущей машинке, много лет назад брошенной в доме моих родителей в Рэдэуци. По немецкой машинке «Эрика»… Вдруг я соскучился по «Эрике», как по давнишней, из юности, любимой девушке. Я решил поехать в Румынию, залезть на чердак и разыскать там «Эрику», мое верное механическое сокровище, на котором я писал каждый день во времена отрочества, да и позже, до отъезда во Францию.

И вот я прогуливаюсь вдоль железной дороги, которая делит надвое мой родной город. Меня всегда зачаровывала эта железная дорога, она всегда казалась мне осью космической симметрии. Я иду вдоль нее к кладбищу. Рэдэуцкое кладбище, может быть, единственное в мире кладбище, перерезанное надвое железной дорогой. Останавливаюсь, чтобы посмотреть на картинку, достойную феллиниевского фильма: похоронный кортеж входит на кладбище. Люди ползут, как улитки, во главе с покойником. Я гадаю, где выкопали для него могилу, с какой стороны железной дороги. Судя по выбранному направлению, похороны будут по ту ее сторону. Дроги, за которыми следует колонна людей в черном, доходят до железнодорожного полотна и останавливаются. Двое с хоругвями идут на разведку, посмотреть, не видно ли вдали какого поезда. Между двумя частями кладбища нет шлагбаума, похоронные кортежи переходят через пути на свой страх и риск. Однако издали все же слышен паровозный гудок. Что это за поезд — он уже едет или ждет на вокзале минуту своего отправления? Никто ничего не знает. Двое с хоругвями совещаются и, приняв решение, делают кортежу знак в темпе пересечь железную дорогу. Как будто подгоняемые неведомой энергией, все, во главе с покойником, чуть ли не вприскочку бросаются через пути. На той стороне кортеж тотчас же снова впадает в улитковый темп… Марш-бросок занял считанные секунды. У меня такое ощущение, что единственные секунды, когда в моем родном городе кто-то пошевеливается — это когда надо перейти через железнодорожные пути с покойником, которого везут в могилу.

Я затосковал по прошлому, ясное дело. Смотрю на часы. Уже шесть, час, когда Гогу Болтанский, друг моего детства, писатель с мировой анонимной славой, идет в Дом культуры, чтобы сыграть партию-другую в шахматы. Что, если пойти поздороваться с ним? Мы не виделись несколько лет…

Я подхожу к беседке во дворе Дома культуры, где шахматисты уже расселись парами. Все интенсивно думают, склонясь над досками с пешками, королями, ферзями, ладьями, конями и слонами. Молчание, насыщенное вселенским метафизическим трепетом, исходит из этой микроскопической и незначительной точки мира. Я замечаю Гогу Болтанского, он там, сидит за столиком, как я и подозревал, и, похоже, уже начал партию. Что касается его партнера, нет, я не обманулся, это он, мсье Камбреленг.

Корабль

Корабль потихоньку тонул мы говорили

ну и что что тонет корабль и еще

мы говорили рано или поздно

всякий корабль тонет

жали друг другу руку

прощались

но корабль тонул до того медлительно

что десять дней миновало а мы те что

жали друг другу руку

со стыдом встречались глазами

и говорили ну да это такой

корабль что тонет не наспех

но ведь тонет же тонет чего там

но корабль тонул до того медлительно

что год миновал а нам все еще было стыдно

нам тем что жали друг другу руку

и каждое утро попеременно

мы выходили мерили воду

м-да недолго уже недолго

он тонет пусть не так скоро, но верно

но корабль тонул до того медлительно

что целая жизнь миновала а мы

все выходили и выходили

смотрели на небо мерили воду

скрежетали зубами цедили

тоже мне корабль

это не корабль а…

это не корабль а…

Конец