Плач по красной суке - Инга Петкевич Страница 65

Кроме того, Ирма никогда не брала на себя никаких общественных нагрузок, что тоже раздражало нашу общественность.

— Мы тут, как дураки, уродуемся, — возмущались сотрудники, — а она знай себе похиляла!

И вот однажды перед очередной политинформацией наша воинственная Клавка встала в дверях и загородила их своей железобетонной конструкцией. Дело пахло скандалом, и зрители следили затаив дыхание. Ирма, ничего не подозревая, направилась к дверям. По дороге заглянула в зеркало возле раздевалки, поправила шапочку, надела перчатки и, сделав несколько шагов, натолкнулась на препятствие. И тут случилось непредвиденное. Ирма подошла вплотную, подняла свою тонкую руку и отстранила Клавку с дороги, точно та была нежной веточкой, которая могла задеть ее по лицу.

Ирма ушла, а Клавка осталась стоять возле дверей, точно пугало огородное — такое у нее было выражение лица.

Мы изумленно разглядывали эту нелепую фигуру. Кто-то фыркнул. Клавка зачем-то достала пудреницу и стала разглядывать собственное отражение, тут уже многие расхохотались. Брошкина не выдержала, подлетела к ней и выхватила пудреницу.

— Ну, что такое? — спросила она Клавку. — Что случилось, почему ты ее пропустила?

— Глаза, — хмуро отозвалась Клавка. — Она так на меня поглядела… Она могла меня раздавить.

— Ну это ты брось, чтобы такая мышь раздавила такое сооружение, — не поверила Брошкина.

— Сооружение! — обиделась Клавка. — Сама ты сооружение. Глаза у нее змеиные. Может быть, она гипнотизер… Я и подумать ничего не успела… Нет, с такими лучше не связываться. Может, она припадочная или того хуже…

Клавка села на стул и долго занималась марафетом: красила ресницы, мазала губы, хмурилась и пыхтела, точно борясь с собственным отражением. Почему-то на этот раз оно ее особенно не устраивало.

Мне уже довелось заглянуть в эти суровые, неподвижные и глубокие, как омут, глаза, и я поняла смятение Клавки. Ирма недаром старалась их не поднимать, а если поднимала, то глядела вскользь, украдкой, из-под ресниц. Многие полагали, что она косоглазая, другие утверждали, что у нее разный цвет глаз. Ничего подобного, глаза были одинаковые и довольно красивые, но какие-то опасные. Они напоминали глаза затравленного зверя, который в припадке отчаяния может вцепиться вам в глотку. На таком невзрачном лице они выглядели просто зловеще.

Разъяренные бабы приняли решение бойкотировать Ирму, не разговаривать с ней (будто она с ними когда-либо разговаривала) и не приглашать на наши праздники. Может быть, Ирма не заметила бойкота или ей доставляло определенное удовольствие дразнить наших дур, но на очередном сабантуе она как ни в чем не бывало сидела на своем месте на дальнем кончике стола, сидела и спокойно вязала под разъяренными взглядами своих противниц. И те ничего не могли с ней поделать. Похоже, они начинали ее побаиваться.

Меня лично забавляло наблюдать эту тихую войну. Ирма была неуязвима для них и недосягаема. Она тихо ускользала из их неуклюжих лап и продолжала жить и поступать по-своему. Ослепленному гневом сознанию это тихое сопротивление казалось почти зловещим.

— С ней лучше не связываться, у нее дурной глаз, — говорили те, кому довелось заглянуть в Ирмины глаза.

И разом вспыхнула и распустилась пышным цветом эпидемия черной магии, которая время от времени посещает наш бредовый коллектив.

— Род лукавый и прелюбодейный знамение ищет, но знамение не дается ему, — говорила Ирма.

Да почти все наши дамы верили в черные силы, в дурной глаз, в порчу, в колдунов и знахарей. Более образованные называли эти явления парапсихологией. Все дружно обвинили Ирму в связи с потусторонними силами, а Брошкина, которую однажды Ирма случайно удостоила взглядом по причине лилового парика, тут же заявила, что ее сглазили, и, борясь с порчей, надыбала где-то старичка-знахаря, который запретил ей носить драгоценности, прописал сыроедение и холодный душ. Драгоценностей у Брошкиной, к счастью, никогда не было, как не было и душа в их злачном доме, пришлось ограничиться сыроедением. Целыми днями она смачно жевала сырые овощи, гречу, овес и уверяла всех, что чувствует себя прекрасно. Но потом внезапно запила, и все лечение пошло насмарку.

Потом еще несколько дурех стали жевать сырой овес и гречу, из чего можно было сделать вывод, что они тоже обращались к старику. Потом все сразу вдруг увлеклись сосанием постного масла, которое якобы помогает от всех болезней. Этим постным маслом увлекалась тогда вся страна и сосала его до тех пор, пока по радио не запретили это делать. Почему запретили столь категорически, тоже не вполне понятно.

Потом все стали глотать холодную воду из-под крана маленькими глотками, потом еще были аутотренинг, йога, иглоукалывание, телепатия, парапсихология, общение с душами умерших, которое неожиданно завершилось поголовным увлечением мочой.

Господи, чем только не увлекались эти безбожники, на какие только темные силы не уповали в своем отчаянии! Но никогда, даже случайно, не поминалось имя Божие. Будто бы они поклялись общаться только с черными силами. А может быть, здесь и вправду давно воцарился антихрист? Вполне может быть…

Разумеется, все мы тут больны и поэтому помешаны на здоровье. Мы обречены и поэтому стараемся выжить любой ценой. Мы безумны и поэтому особенно яростно требуем нормальности друг от друга. Манера держаться, тон, повадки и мнения каждого назидательны и поучительны. Больные, затравленные люди учат всех вокруг нормам и правилам жизни, полагая за эталон собственную персону. Они учат ближнего есть, спать, ходить, мыться, сморкаться. Каждый убежден, что делает это лучше всех, и навязывает окружающим свои рецепты выживания. Эти постоянные придирки и нравоучения порождают массу недоразумений, конфликтов и вражды. Поэтому взаимоотношения в наших коллективах крайне напряженные и запутанные.

Но вернемся на землю и поедем дальше. (Развалится когда-нибудь моя шаткая колымага, развалится от перегрузок. Не вывезти ей всю эту бредовую информацию на свет и суд Божий. Ох, не вывезти!)

Добралась-таки жизнь и до нашей твердолобой партийной тетки, еще как добралась.

Я уже говорила, что Евгения верно служила своему тихому мужу, но по-настоящему она любила только своего драгоценного отпрыска.

Она его не просто любила, она его обожала, боготворила, холила и лелеяла как одержимая. Всеми правдами и неправдами, всем своим каторжным, героическим трудом, жертвами и лишениями она создавала своему наследнику безмятежное детство, обеспечивая его не только всем необходимым, но и предметами роскоши, которые не могли себе позволить даже более благополучные семьи.

Евгения освоила у нас профессию копировщицы. Эта кропотливая, плохо оплачиваемая работа требовала большого терпения. Но, помню, с какой жадностью Евгения порой выхватывала у других эту неблагодарную халтуру и корпела над ней до поздней ночи, чтобы только купить своему сынуле горнолыжное снаряжение. Когда сослуживцы узнали, сколько стоят одни ботинки, они решили, что Евгеша безумна.