Прекрасная толстушка. Книга 1 - Юрий Перов Страница 66

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась я.

— Помнишь, я у тебя спрашивала, откуда у него столько денег?

— Помню. Ну и что?

— А то! Ты еще не поняла? То он был в выигрыше, а теперь проигрывает. Не может же ему бесконечно везти.

— Значит, ты считаешь… — начала я.

— И ты так считаешь, только не хочешь признаться ни мне, ни себе. Помнишь, он все время твердил, что ты ему приносишь счастье, что ты его везение, как он сказал тому полковнику. Ты что, не заметила, что его на этих бегах каждая собака знает…

— Так что же теперь делать? — испуганно спросила я.

Действительно, подобные догадки мне и самой приходили в голову, но я гнала их прочь. Бабушка не зря обучала меня ведению домашнего хозяйства. Однажды я сосчитала деньги в ящике письменного стола, и оказалось, что они тают гораздо быстрее, чем тратятся на хозяйственные надобности. Но я подумала, что у мужчины должны быть карманные деньги на сигареты, на галстуки, на бритье…

Митя редко брился дома, предпочитая утром перед работой заходить в парикмахерскую по дороге. Потом, он почти никогда не обедал дома, особенно по средам, пятницам и субботам, когда преподавал немецкий в медицинском училище. Значит, ему нужно было перекусывать где-то. Или в школьном буфете, или в шашлычной на Никитских воротах под «Повторкой». Я знаю, что Митя очень любил шашлык по-карски. На это тоже нужны были деньги.

В шашлычную он ходил всегда с кем-нибудь из коллег или с дядей Ваней, которому до шашлычной было близко от Моссовета. В таких случаях они обязательно брали бутылочку* другую «Мукузани». Платил всегда Митя. Он же был грузином, хоть и московским. Он просто не умел иначе и знал десятки приемов, как сделать это незаметно, так, чтобы, когда все достают кошельки и зовут официанта, тот подходит и вежливо говорит, что уже за все заплачено. И на все это нужны были деньги…

Так я себя уговаривала… Но для того чтобы тратить столько, сколько тратил он, ему нужно было бы обедать по три раза в день. Об этом я старалась не задумываться. В одном я была совершенно уверена — что тратит он не на женщин и не откладывает тайком на сберкнижку или в кубышку, а остальное меня мало беспокоило. И, выходит, зря. Раз уж и Танька что-то почувствовала, значит, дело серьезное. Поэтому я и испугалась.

— Так что же теперь делать? — спросила я. — Может, поговорить с ним? А как об этом поговоришь? Он же взрослый человек. Не запретишь же ему ездить на ипподром, если он туда вообще ездит. А что, если он скажет, что и не был там с того раза?

— Еще как скажет! Его нужно поймать на месте преступления и там припереть к стенке.

— Ты с ума сошла! — возмутилась я. — Как это поймать? Следить за ним, что ли?

— Ты, Маня, не представляешь масштабов бедствия. Моя Зинаида рассказывала, что у них был директор Ресторанторга, который настолько увяз в этом деле, что проиграл на бегах дачу, машину, сделал громадную растрату и сел с конфискацией имущества, оставив жену ни с чем. Только что коронки с нее не сняли, а так все: шубы, кольца, отрезы, хрусталь, ковры, мебель антикварную — все забрали! Это же больные люди. Знаешь, как их называют в народе?

— Как?

— Сухие алкоголики. Ты его свяжи по рукам, по ногам, запри, так он зубами веревки перегрызет и через окно убежит. Деньги спрячешь, вещи начнет продавать…

17

До сих пор мне неприятно вспоминать, как мы с Татьяной за ним следили, как убедились, что самые страшные ее опасения сбываются. Что ни в каком медицинском училище он уже давно не преподает, что пиджак у него перепачкан мелом не у школьной доски, а около бильярдного стола в Доме учителя.

Никогда не забуду сцену, подсмотренную нами на бегах, как он с перекошенным лицом, со сбившимся набок галстуком просил у того самого пижона в широком пальто взаймы только на один заезд… Как он говорил, что обязательно выиграет и тут же отдаст ему вдвойне, и как тот его унижал, смеялся в лицо и говорил, что пока тот не отдаст старые долги, то и копейки не получит.

— Или как в тот раз, — небрежно предложил пижон, — сбрей усы, и я тебе дам на три заезда и верну твои котлы…

При этих словах он достал из кармана Митины часы и, держа их за цепочку, помахал перед Митиным носом.

Дальше я не могла смотреть и опрометью бросилась домой, хоть Татьяна и предлагала устроить «Явление Христа народу», чтобы он не мог отпереться.

Меня чуть не стошнило самым натуральным образом, когда я представила себе эту сцену.

В тот день у нас с ним состоялся серьезный разговор. Он плакал и клятвенно обещал, что больше никогда не будет играть. Вот только в субботу в последний раз… Ему тренер дал точную «наколку», и можно в один удар все поправить, со всеми расплатиться, вернуть часы и вообще начать жить по- новому…

— Помнишь, как тогда с Квадратом, — бесконечно твердил он. — Ведь ты же со мной…

Потом был еще разговор, потом еще, еще, еще и еще. Потом пропал бинокль, потом я хватилась моего любимого дедушкиного подстаканника, недосчиталась на полке некоторых книг…

18

К осени я почти потеряла надежду на то, что жизнь наша наладится. Приближался к концу дождливый октябрь, плавали в лужах грязные листья, жить не хотелось. Я не знала, что делать. Уйти и оставить его один на один с его болезнью? Наверное, это было бы бесчеловечно. Продолжать бороться было бесполезно. Я пребывала в состоянии неустойчивого равновесия. Если бы он бросил на свою чашу весов хоть перышко, хоть былинку надежды, его чаша перетянула бы, и еще неизвестно, сколько я с ним промучилась. Но он бросил кирпич на противоположную…

Однажды ночью, когда я уже проваливалась в сон после обязательных почти механических ласк, которые он производил со скоростью швейной машинки в кромешной темноте и тишине, какое-то предчувствие кольнуло меня, и я вдруг проснулась. Мне показалось, что картонка из-под обуви, в которой я хранила деньги Алексея, лежит на одежной полке в прихожей на Тверском бульваре не так, как я ее положила. Не той стороной.

Раньше она лежала тыльной стороной, а теперь лицевой, на которой нарисованы мои лакировки. Еще сегодня, собираясь сюда, на Малую Бронную, я полюбовалась на их силуэт и подумала, что пусть моя семейная жизнь не удалась, зато больше ни у кого в Москве нет таких лакированных лодочек. На тыльной же стороне была напечатана таблица размеров.

Я стала вспоминать, не перекладывала ли коробку сама. Нет, не перекладывала. Или переложила машинально во время уборки и теперь сама не помню? Но я в своей квартире давно не убиралась. Закончив работу, пулей летела на Малую Бронную, чтобы, забежав по дороге в продмаг на Никитских воротах, успеть приготовить какой-нибудь простенький ужин. Чем бы он там ни занимался, а кормить-то его все равно надо…

В эту ночь я не спала ни минуты.

Утром, как только он отправился в школу, я быстро оделась и полетела к себе домой. Ворвавшись в квартиру, цапнула коробку, и ноги у меня подкосились. Она была пуста. Не нужно было и открывать ее, чтобы это понять. Но я открыла. Ничего, кроме туфель, завернутых в папиросную бумагу, в ней не было. Я медленно опустилась на сундучок, где хранились старые шлепанцы, банки с высохшим гуталином и обувные щетки, и заревела.