Информация - Мартин Эмис Страница 66

— Ваша правда. Но такие уж они, наши цветные братья.

— Я так понимаю, я получил свой фингал бесплатно.

— У-гу, — сказал Стив Кузенс, не проявляя особых признаков веселости. — Точно. Это за счет заведения.

— Что ж, может быть, пора поговорить о деньгах.

История с подбитым глазом не обескуражила Ричарда.

Отнюдь. У него было такое чувство, будто он совершил путешествие через весь цветовой спектр и наконец добрался до конца радуги. Казалось, трудно представить, что его жизнь, как она описана на бумаге (значительная часть его жизни протекала на бумаге — в написанных словах, в памятках самому себе, нацарапанных на уголках конвертов и оборотной стороне купонов «Пиццы-экспресс»), может быть хуже, чем она есть. И все же один-единственный мощный удар кулака показал, что она способна резко ухудшиться в качественном отношении. Мир без подбитого глаза, в который он вновь вступал, несмотря на свою нищету и безнадежность, казался Ричарду пиршеством бессмертия и блаженства. Сегодня вечером на его скуле отсвечивала лишь легкая желтоватая тень (и это был уже не веселый, напоминающий о детских забавах желтый цвет, а совсем другой, мертвенно-желтый). И сам глаз уже не представлял собой подобие тропического анемона. Глаз снова стал глазом. Он снова стал Ричардом Таллом.

— Продолжайте. — Он откинулся на стуле и апатично заказал еще одну порцию «зомби»…

Это был мир, в котором тело означало деньги: мир порнографии и рабской зависимости. Здесь органы и анатомические придатки Гвина Барри были разложены на подносах с прикрепленными к ним ценниками, как в мясной лавке, или какой-нибудь американский доктор с логарифмической линейкой в нагрудном кармане для моментальной калькуляции разглядывал их придирчиво, как товар. Ричард подумал, что условия Стива Кузенса звучат поразительно разумно: отдав всего лишь половину своего будущего гонорара за литературный портрет Гвина Барри, он мог бы благополучно отправить портретируемого на вечный покой. Вот как далеко зашел Ричард, когда лишился иллюзий о мире литературы. Если Ливис был прав, если жалобы о том, что провинция запущена, имеют под собой основания и если мир литературы есть не что иное, как гонконг спекуляций и подкупа при посредничестве алкоголя и секса, то в таком мире, имея кучу денег и центнер витамина Е, Ричард смог бы достичь своей цели обычными средствами. Но мир литературы не такой. Когда дело доходит до того, чтобы кого-нибудь вздрючить, мир литературы неизменно пасует. Оставив позади все свои иллюзии по этому поводу, Ричард пришел сюда, в «Канал Крепри», — к Стиву Кузенсу, своему знакомому и почитателю.

И это Стив как раз говорил Ричарду, что Гвина можно убить за тысячу фунтов — то есть всего за каких-то восемь книжных обозрений! У него есть на примете один троглодит с севера, который может это сделать. Он приедет сюда со своей компанией на футбольный матч, уладит дело, потом сложит свои манатки и укатит обратно в свой Уорксоп.

— Замечательно, — сказал Ричард. — Просто сказка. Но прошу вас. Вы что-то говорили…

— На самом деле нужно сделать вот что… Нужно превратить их жизнь в сплошной страх. Что бы они ни делали, куда бы ни пошли. Они должны чувствовать, будто мир…

— Обернулся против них.

— Будто весь мир их ненавидит.

— Продолжайте, — вяло откликнулся Ричард.

— И вот тогда, к тому моменту, когда вы это сделаете, у них просто — у них просто опустятся руки. Они будут готовы. Конец истории. Они почувствуют, что им никуда не деться. Они будут готовы. Они опустят головы.

— Волшебно. Звучит как стихи.

— Ну, тогда…

Внезапно Ричарда отвлекла и неприятно поразила мысль о сроках. Ведь если они возьмутся за дело прямо сейчас, то Гвин, надо полагать, вряд ли будет в состоянии ехать в Америку. Это бы ладно: это просто значило бы, что Ричард сможет и дальше говорить, что никогда там не был. Но захочет ли «Воскресный вестник» — при таком обороте событий — опубликовать литературный портрет Гвина? Несомненно. Трудности, подстерегающие преуспевающего романиста? Безусловно. Он сможет написать о гнете стофунтового груза, висящего на блоке над больничной койкой, или о трудностях с неудобным протезом.

— Повремените пока. Я еду на выходные с его женой, — сказал Ричард, изучая свои ногти и испытывая при этом неподдельное изумление от того, сколько под ними скопилось грязи.

— У них был непрошеный гость.

— Да, я слышал.

— И знаете, что сделал этот тип? Порвал все его книги. И так называемый «Амелиор».

— Понятно. Какой-нибудь разозленный читатель…

— Да, или…

Они оба почувствовали неловкость. Было ясно, что молодой человек хотел сказать: «…или какой-то литературный критик». В определенном смысле он был резок в выборе слов, он был резок и в остальном, однако его узкий, как прорезь для монет, рот не был приспособлен произнести: «литературный критик». Нет, он просто был не в состоянии выговорить эти слова.

— Или хороший критик, — подсказал Ричард.

— Я говорил с миссис Шилдс.

— Да, я помню. С мамой вашего брата.

— Она там больше не работает, но она дружит с колумбийкой, которую они взяли. И представьте себе: они спят в разных комнатах.

— Кто?

— Гвин и Деметра. У меня кое-что для вас есть. — Стив достал что-то из кармана и придвинул это что-то к Ричарду, прикрывая ладонью. Это был кусочек гладкой бумаги, сложенный аккуратно и плотно, как оригами. — Это компенсация, — сказал он. — За подбитый глаз.

Вероятность существования дополнительных, или параллельных, миров, число которых вполне может оказаться бесконечным, служит для писателя источником новых тревог и переживаний. Шекспир — это явление всемирного масштаба. Иначе говоря, он неплохо справляется со своей ролью в этом мире натрия, цезия и гелия. Но каково ему придется во всех других мирах?

Тринадцатого подобные вопросы никоим образом не волновали. Он сидел в оранжевом фургоне с Лизетгой. Мотор был включен — так теплее.

Тринадцатый протяжно вздохнул. Как обычно, он мучился от допущенной по отношению к нему несправедливости. Тринадцатому позвонил его инспектор по делам несовершеннолетних (он ведь условно осужден), чтобы поставить в известность, что полицейский участок на Хэрроу-роуд собирается предъявить ему обвинение в сорока трех грабежах. В сорока трех! На Хэрроу-роуд! Хуже не придумаешь. Они хотят на него повесить сорок три ограбления. А он причастен всего к двадцати девяти.

— Можно перебраться на заднее сиденье, — сказала Лизетта.

— Не выйдет. Там Джиро, — ответил Тринадцатый. — Совсем измучилась собака. Всю ночь ехали.

Лизетта начала что-то делать.

— Отстань, — сказал Тринадцатый.

Лизетте было четырнадцать, и Тринадцатый об этом знал. Самое большее — четырнадцать. Как всегда, когда Тринадцатый оказывался один на один с Лизеттой, он изо всех сил старался не выйти за рамки чисто деловых отношений. Он все еще был в рубашке и сатиновой штормовке, но брюки уже были где-то там внизу. Лизетта сняла трусики. И даже вынула резинку изо рта. И прилепила ее к спидометру… Деловые отношения. Работать с ней было одно удовольствие. К примеру, он отправлял Лизетту постучать в дверь. Чтобы выяснить, есть кто-нибудь дома или нет. «Здесь живет девочка по имени Мина?.. Извините за беспокойство!» Срабатывало отлично. Кому охота работать вслепую, изощряться почем зря. Ходить на цыпочках. Нарвешься на кого-нибудь, и придется затыкать ему варежку, а это отягчающее обстоятельство. Значит, по кодексу: три года в четырех стенах. Абзац. Три года. Боже! Когда выйдешь, Лизетте будет семнадцать. Ладно, не дергайся. Своди ее в «Парадокс».