Пространство Готлиба - Дмитрий Липскеров Страница 66

Директор взял себя в руки, приговаривая: "Да-да, значит, так тому и быть", и сел за стол, заваленный бумагами.

– Вы уволены, – скучным голосом произнес он, напяливая на нос очки. – И она тоже. Ее вещи я пришлю к вам по адресу в автомобиле. У нее много вещей. Я много дарил ей… Надеюсь, вы тоже поймете меня.

– До свидания, – попрощался я и закрыл за собою дверь.

Полин стала жить со мною и Настузей, открывая для меня свои запасные входы, и, многажды проходя через них за ночь, я просыпался на следующий день далеко за полдень и проводил остаток светлого времени суток в баре "Рамазан", проедая скопленные деньги на устрицы, запасаясь морскими силами для следующей ночи и надеясь выплеснуть в нее свою накапливающуюся неудовлетворенность.

Как-то, приканчивая очередную дюжину моллюсков, я запивал обед кофе, лениво листал какую-то газету и обнаружил на второй ее странице не большую заметку, в которой говорилось, что в крохотной стране России, находящейся рядом с Арабскими Эмиратами, в возрасте пятидесяти девяти лет скончался Русский Император, место которого занял наследный принц Порфирий, справивший в недавнем времени свое восемнадцатилетие.

Тогда я понял, что у меня есть брат, который вместо меня взошел на престол. И еще я понял, что мой отец умер и я остался совершенным сиротой. Хотя нет, вру. У меня есть Настузя и спортивный лук, из которого я продолжал стрелять по воскресеньям в далекие мишени.

Я жил с Полин восемь лет. Все эти годы каждый сочельник в нашу дверь стучался директор гидроэлектростанции, и мы наливали ему чаю в большую пивную кружку.

Он выхлебывал ее часами, а мы наблюдали за ним, не испытывая неприязни, слушая пустую болтовню человека, вышедшего на пенсию.

– Обещал скоро умереть, а вот не умер, – улыбался директор. – Отчего люди редко умирают от горя? Вы не знаете?

– Они должны дохлебать отпущенные им муки до конца, – отвечал я. – Как вы свой чай.

– Вы правы.

Во времена директорских посещений Полин обычно молчала, стараясь заниматься какими-нибудь домашними делами и не смотреть в глаза нашего бывшего начальника, которые с годами стали еще более прозрачными и бесцветными.

– Как хорошо, что вы счастливы! – умилялся директор, оглядывая нашу уютную комнату с большой кроватью. – Это стоит моего несчастия.

Если бы он знал, что у нас происходит ночами, то больше бы уже никогда не умилялся в своей жизни, а приходя к нам, давился байховым чаем до кровавой блевотины…

Я избивал ее со всем изощрением, на какое способен человек. Я стегал ее плетью по нежной спине, оставляя на коже кроваво-мясные рубцы. Я бил ее по голове смоченным узлом полотенца, от ударов которого Полин приходила в неистовство и, стоя на четвереньках, абсолютно голая, с таким соблазнительным псевдовходом, темнеющим осиным гнездом между мраморных ягодиц, ошалело трясла избитой головой и пускала к полу розовые слюни… Она как-то странно, по-собачьи, взвывала от ударов ноги под печень и улыбалась в ответ своими крепкими губами, окрашенными кровавой пенкой.

Я бил ее диким образом все восемь лет нашей совместной жизни и, возвышаясь над ее искореженным телом, кричал:

– Где твой вход?! Где твой основной вход?! Я хочу войти в него, или я сойду с ума!

Тогда она собиралась с силами и, подползая к ногам, целовала мою правую ступню, с каким-то мучительным наслаждением облизывая пальцы, на которых не было ногтей…

Она повесилась за неделю до сочельника. Я обнаружил ее болтающейся в петле, когда вернулся из кафе "Рамазан", набив брюхо до отказа свежими устрицами.

Ветер из форточки качал ее заголубевшее тело с вытаращенными глазами, которыми она пучилась на меня, заставляя выблевывать моллюсковое варево прямо на нашу кровать, в которой мы тщетно все эти годы искали ВХОД.

На столе лежали две записки. В одной говорилось, что Полин просит никого не винить в ее смерти, а во второй она открывалась мне в своей любви и в невозможности далее мучить меня своей непробиваемой стеной.

На этот раз меня долго не таскали. Следователь оказался молодым парнем, только что с университетской скамьи, а потому ограничился дознанием, где интересовался всего двумя вопросами. Почему на теле женщины свежие следы побоев, и что является истинной причиной самоубийства?

Я рассказал ему, что Полин страдала сексуальной неудовлетворенностью в силу своего аномального физического обустройства и, дабы компенсировать недостаточность наслаждений, прибегала к садомазохистским экзекуциям.

– Вы помогали ей в этом? – поинтересовался молодой следователь.

– Да.

Его удовлетворила моя искренность, а так как в деле имелась предсмертная записка с просьбой самоубиенной никого в ее гибели не винить, следователь со спокойной совестью закрыл дело.

Что со мною происходило после того, как гроб с телом Полин уехал по рельсам в печь крематория и когда я к вечеру дотащился до дома, знает одна Настузя.

Целые сутки я стоял на коленях перед унитазом, выкорчевывая из себя по кусочкам внутренности, смывая их в канализацию с шумной водой. Сосуды в глазах полопались, и я стал похож на вурдалака, шатаясь ночью по дому и принюхиваясь в каждом углу, пытаясь обнаружить в них хотя бы запах Полин.

Настузя бродила за мною по пятам черной тенью и при возможности гладила меня ночной ладошкой по спине. Тогда я плакал совсем тихонько, уткнувшись в нянькину грудь и шепча бессвязные слова.

А в сочельник пришел бывший директор.

– Умерла? – удивился он, грея руки о пивную кружку с чаем. – Вот штука!..

Улыбаясь, он смотрел то на меня, то на Настузю и шмыгал замерзшим носом.

– Вероятно, я не буду больше к вам приходить в сочельник.

– Отчего же?

– Так нет ее больше.

– Есть я.

Он поставил недопитую кружку на стол и поплелся к дверям.

– А вы, молодой человек, мне не нужны!..

К девятому дню ее смерти, стоя у лунного окна, я вспомнил пророческие слова.

– Уж не знаю, прав ли я или мистифицирую, – говорил из прошлого пожилой следователь. – Но все женщины, встретившиеся вам на пути, закончат жизнь подобно бедной Бертран!

И подобно несчастной Полин, подумал я…

– Каплю перекиси! – попросил Hiprotomus.

– Минуту, – отозвался я, необычайно тронутый рассказом жука. – Вам побольше или поменьше?

– Еще немного, – прошептал он после того, как я смочил из пипетки шишку на руке.

– Как пожелаете…

Мой Hiprotomus отправился по волне своей памяти в чудесную страну, а я, отмассированный Лучшей Подругой, лежал, нежась в приятной истоме, и думал о вас, родная Анна. Как там вы? Как наша маленькая под сердцем?..