По ту сторону синей границы - Дорит Линке Страница 66

Всё выше, к свободе!

Наверно, еще и поддразнивать начнет: скажет, так нечестно, ведь я проплыла не всю дистанцию. Сжульничала, пересела на лодку – как он когда-то сжульничал на кроссе: после старта пропустил всех вперед и спрятался в кустах. Обежав круг, мы снова оказались на том же месте, и тогда он вылез, пристроился сзади… и легко всех обогнал. Выиграл главный приз – дорогущую авторучку.

Ладно, пускай веселится и дразнится. Я-то просто радуюсь, что мы доплыли. Сейчас отдохнем, обсохнем, поедим чего-нибудь, сосисок, там, или картошки.

А потом – на пляж, купим мороженого. Наше первое в жизни западное мороженое!

Когда вернутся силы, поедем в Гамбург к Сакси. У него крышу снесет от радости! А может, его там и нету – тусуется с новыми приятелями в Берлине, наш герой!

Но мы с Андреасом знаем, где его искать. Мы встретимся на Курфюрстен-дамм. И у него будет все та же прическа с длинной челкой. А его «БМВ» окажется старым и помятым. Но Сакси это совершенно не будет смущать. Да и нас тоже. Мы будем страшно рады увидеться. И будем страшно друг другом гордиться.

Эта книга писалась много лет, и на этом пути меня сопровождало много замечательных людей. Выражаю самую искреннюю благодарность своей семье и друзьям – вы поддерживали, вдохновляли и обогащали меня все эти годы. Благодарю Лизу-Марию Дикрайтер за драматургические идеи и решающий вклад в продвижение книги – с ее помощью я нашла издательство, которое заинтересовалось моей рукописью. И еще я благодарю Берта – за то, что он всегда был за меня. Ты самый классный младший брат на свете!

Возможно, начинать послесловие с рассказа о себе не очень-то прилично, но тут уж ничего не поделаешь. Дело в том, что автор этих строк и герои книги – ровесники. Год в год. Я оканчивал советскую школу в те же годы, что и Ханна, Андреас, Йенс. Под теми же звездами. Для человека моего поколения книга Дорит Линке – погружение в собственное прошлое, такое же как, например, чтение Тимура Кибирова. Для тех, кто моложе, – своего рода экскурсия в «нормальный советский ад», говоря словами того же Кибирова. А то, что это был ад (хотя и не только ад), Дорит Линке показывает более чем убедительно. Глазами Ханны мы видим все то, в чем существовали жители «соцлагеря» от Праги до Владивостока и от Таллина до Софии: скудный быт, убожество предметного мира, пресловутый «дефицит», возведенное в принцип хамство взрослых по отношению к детям, начальников к подчиненным; из каждой щели лезет пропагандистская муть, от нее не укроешься. Надменные продавщицы, истеричные училки и парторги, повсеместное господство дрянных людей над приличными. Насилие и ложь – столпы (скрепы?) общественного устройства. Взрослые искалечены враньем и симуляциями; дети неизбежно обучаются правилам фальшивого и унылого мира, в котором обитают их родители. Линке изображает школу как машину по переработке детей в советских людей не без гротеска, но с точностью умного очевидца – все узнаваемо. Так же, как обязательные приметы 80-х – рок– и поп-музыка на кассетниках и дискотеках (и набор групп все тот же), техасы, длинные волосы, острый интерес к Западу и жалкие попытки подражания. В общем, мы из одной песочницы.

Из одной, да не совсем. Чем больше сходства, тем заметнее различия. Причем такие, к которым юный читатель может оказаться нечувствительным. В первую очередь гэдээровский ад по нашим советским меркам был все же куда более комфортабельным, даже роскошным. Быт в Ростоке много удобнее, да и нравы свободнее, чем в тогдашней Москве. На каждом шагу – бары, кафе, рестораны, кондитерские, цены доступные. У многих – машины. Не «БМВ» – «шкоды» и «трабанты»: в салоне пахнет бензином, но колеса крутятся. В школьном коридоре – пальма. Формы нет, дети одеты нескучно – красный велюровый джемпер, куртка с бахромой, джинсы. Мальчики могут носить длинные волосы. Да что там волосы! У Андреаса в ухе золотая серьга! В Советском Союзе подобное немыслимо. А комиксы – одна из примет западного стиля жизни?! Список можно продолжать, и многие соотечественники раздраженно воскликнут: «Ну вот что им не жилось, не сиделось на месте?» «Им» – не только восточным немцам, но и чехам, полякам, венграм, всем беспокойным «братьям» по «соцлагерю». Ведь всем «им» жилось комфортнее, чем гражданам СССР – даже москвичам, не говоря уже о глубинке. Почему «они» роптали, бунтовали, бежали толпами?

Когда речь идет о жителях ГДР, ответить можно одним словом – Стена. Насильственное разделение Германии придавало всем неурядицам восточных немцев оттенок, незнакомый советскому человеку. Все же в России принято считать, что бедность и несвобода – норма («не жили хорошо, и привыкать незачем»); Запад с его материальными и духовными ценностями – другой мир. Но в ФРГ и Западном Берлине жили те же немцы, у многих «ости» (в немецком сленге «ости» – «восточные») за кордоном были родственники. Рядом – рукой подать – та же Германия, только больше еды и свободы. Дистанция между восточным и западным миром представлялась гораздо короче и от того мучительнее. Культурная близость с жителями ФРГ, отсутствие языкового барьера, навязанность абсурдной ситуации разделения страны и столицы делали положение «ости» особенно унизительным.

Другое отличие, хорошо заметное в повести Линке: ГДР 80-х – место не только более благоустроенное, чем Советский Союз, но и во многом более суровое. В т. н. эпоху застоя, особенно под конец, советский режим смягчался обычным российским разгильдяйством – во-первых, всеобщей апатией – во-вторых. Коммунистический режим дряхлел. Явное инакомыслие жестоко подавлялось, но на повседневном уровне «идеологические установки» выполнялись с холодным носом и с ленцой. У Линке видим иное: система работает как часы, контроль очень жёсток, за нестандартное поведение приходится расплачиваться на полную катушку. Если б не демарш дедушки, так что-либо иное привело бы Ханну и Андреаса к острому конфликту с режимом. Андреасу, который не умеет «не высовываться» и не хочет приспосабливаться, уж точно не ужиться со Штази. Его побег – не случайность, а едва ли не единственный возможный путь.

Тоталитарного режима без беглецов не бывает, как костра без искр. Побеги из стран социализма – это целая приключенческая эпопея со своими героями и мучениками, радостью побед и горечью поражений. «Кто на шаре, / кто по волнам бежит, кто переполз / по проволоке с током, по клоаке – / один как перст, с младенцем на горбе» (Ольга Седакова), а еще таранили автомобилями пограничные шлагбаумы, переходили по дну реки в водолазном костюме, прятались в багажниках машин (этот распространенный способ упоминается у Линке), пытались угонять самолеты, делали подкопы под Берлинской стеной… всех способов не перечислить.

Самый знаменитый побег вплавь совершил советский океанолог Станислав Курилов. Он бросился в воду с борта туристического лайнера и, проведя более двух суток в открытом океане, кишащем акулами и ядовитыми медузами, проплыв около 100 км, достиг Филиппин. Не стоит сравнивать Курилова с Ханной и Андреасом – 38-летний специалист по глубоководным погружениям и йог плыл в теплых тропических водах, и ему даже не понадобился гидрокостюм. Свои приключения Курилов описал в документальной повести «Побег». Олег Соханевич, пересекший Черное море на надувной лодке, рассказал о своей борьбе со стихиями в воспоминаниях «Только невозможное», а еще прежде был восхвален Алексеем Хвостенко и Анри Волохонским, сложившими песенное «Прославление Олега Соханевича»: «Как библейский пророк Иона / Под корабль нырнул Олег, / Соханевич таким порядком / Начал доблестный свой побег. / Девять дней и ночей / Был он вовсе ничей, / А кругом никаких стукачей…» Сочетание слов «побег» и «доблестный» может показаться странным: для многих побег – сродни дезертирству. Но авторы песни понимали: смертельно опасный побег ради свободы – не малодушие, но высочайшее проявление доблести. «Лишь такими, как он, / От начала времен / Восхищается наша земля. / Он прославил себя, / И меня, и тебя, / Смело прыгнув за борт корабля».