Дама из Долины - Кетиль Бьернстад Страница 67

— Эйрик, ты меня слышишь?

Иногда он не отвечает, иногда что-то бормочет.

Важно, чтобы он не терял сознания, думаю я. Петь я не могу, кричать тоже. Надо найти слова, которые не позволят ему забыться и заставят слушать, что я говорю. Может быть, достаточно всего одного слова.

— Сигрюн, — говорю я.

Он что-то бормочет.

— Вам с Сигрюн надо откровенно поговорить друг с другом. Вы должны либо договориться, либо разойтись. Неужели это так трудно понять?

Опять бормотание.

— Может, она чувствует себя здесь в плену, — говорю я. — Может быть, то, что ты считаешь свободой, для нее вовсе не свобода. Тебе это не приходило в голову? Может, она из кожи вон лезет, чтобы оправдать твои ожидания? Знаешь, как это бывает, когда человек стремится оправдать чьи-то ожидания?

Эйрик не отвечает. Наверное, он опять потерял сознание. Но я продолжаю говорить.

— Она хочет оправдать не только твои ожидания, — говорю я. — Но и Гуннара Хёега. И мои. И пациентов. И свои собственные ожидания в отношении самой себя.

Она никогда не отказывалась от мысли стать музыкантом. Ты знал это? Понимал, что она продолжает играть на скрипке? При желании она могла бы дебютировать хоть осенью. Она занимается каждый день. Как у нее на все хватает времени? Всем от нее что-то надо. Ее прозвали Дамой из Долины. Ты женат на ней, но эта Дама из Долины вот-вот надорвется, и, может быть, ты тоже. Почему вы оба не подумали об этом раньше? Как могли позволить, чтобы все зашло так далеко?

К нему вернулось сознание, он что-то бубнит, а я продолжаю тащить его по снегу. Но это бессвязное бормотание почти подтверждает, что он меня слышит.

— Держись, постарайся не терять сознания! — кричу я и крепче хватаю его руку. — Скоро у меня больше не будет сил говорить с тобой. А если ты сейчас заснешь, ты замерзнешь. Что я тогда скажу Сигрюн? Думаешь, я не знаю, как вы оба мечтаете о ребенке? Вы больше почти ни о чем не думаете. Этот ребенок должен спасти вас. Третье создание, которого еще даже не существует. Что будет, когда этот ребенок появится, Эйрик? Что ты сделаешь? Что изменится?

Я разговариваю с Эйриком Кьёсеном. Полуживой, он лежит у меня за спиной, я тащу его по нашей лыжне обратно в Скугфосс. Мне нужна только эта лыжня. Она может спасти нас обоих, если только я не начну думать, что устал, что уже не чувствую собственных ног, что плечи ноют и что мне вообще-то хотелось бы, чтобы он уже умер и был похоронен.

Фонарик у меня на шапке начинает мигать. Свет слабеет. Сколько мы уже прошли? Я думаю о тех несчастных, о которых иногда пишут в газетах. Которых нашли замерзшими насмерть в двух шагах от дома или которые утонули на глубине не более двух метров.

И тогда мне первый раз приходит в голову мысль, что я сам виноват в том положении, в каком оказался. Ведь я только из-за этого приехал на Север. Из-за этого сознательно загнал Эйрика в угол.

У меня снова шумит в ушах. Я даже не понимаю, насколько устал. Думаю только о том, как бы и мне тоже не потерять сознания. Я должен вернуться в Скугфосс!

Я совершаю лыжную прогулку. Тащу на лыжах умирающего человека. С каждым пройденным метром его вес словно увеличивается.

Я чувствую, что стал идти медленнее.

Но каждый даже самый маленький склон дает мне новые силы. Я думаю о Сигрюн. Она не хотела бы, чтобы Эйрик умер. Никто из нас не хотел бы, чтобы Эйрик Кьёсен умер.

Это лишь фантазия, рожденная тем, что случилось между нами, всем тем невысказанным, почти смешным, что ежедневно происходит между женщиной и мужчиной, между двумя женщинами или двумя мужчинами.

Но он жив. Он что-то бормочет.

— Мы скоро придем! — кричу я ему.

И как только я произношу эти слова, я понимаю серьезность того, что привело меня сюда, на Север: я хотел завоевать Сигрюн, хотел, чтобы мы соединились, нашли другую жизнь, не похожую на боль в синей комнате скорби. Словно я наконец смогу гордиться чувствами, которые обрушил на нее, способом, заманившим ее в мой магический круг. В этом и был мой замысел.

Кто бы не уступил человеку, который без признаков усталости, месяц за месяцем бомбардирует тебя своими чувствами? Увидев далеко впереди рассеянные огни Скугфосса, я как будто в первый раз понимаю, что борьба выиграна. Потому что это была борьба. Если бы мы были русскими и жили бы на сто лет раньше, мы бы с пистолетами в руках сошлись на дуэли в том березовом лесу. Но мы не русские. Мы — норвежцы и находимся по другую сторону границы. И именно потому, что тащу его я, он — проигравший. Но проигравший слишком тяжел. Он лежит на спине на лыжах. Он так промерз, что ему сейчас хорошо, как бывает хорошо тем, кто замерзает насмерть. Его не жалко. Я едва не падаю от усталости уже у самой цели. Но когда я снова стою под высокими соснами, вижу свет в окнах Землянки, я понимаю, что Сигрюн дома, что мы спасены. Я могу преподнести его ей на блюде. Могу сказать, что это мой подарок ей, что она может делать с ним все что угодно.

Я стучу, и Сигрюн открывает дверь. Видно, что она плакала, но я не знаю, почему. При виде меня она отшатывается.

— Что случилось?

— Здесь Эйрик, — говорю я и отхожу в сторону, чтобы она его увидела.

Мы втаскиваем его в дом. Он лежит на полу. Лицо белее снега. Глаза закрыты. Сосульки в волосах, на бровях и на анораке начинают таять.

Она хватает его запястье. Нащупывает пульс. Считает.

— Надо как можно быстрее отвезти его в Киркенес, — твердо говорит она.

Сигрюн ведет «Ладу». Эйрик без сознания лежит на заднем сиденье. По ее лицу я вижу, что она пила, но молчу.

— Он хотел показать мне медвежью берлогу, — объясняю я.

— Первый раз слышу про эту берлогу.

— Мы с ним шли почти два часа. А потом он поскользнулся на склоне, и ружье выстрелило.

Когда мы приезжаем в больницу, Сигрюн уже полностью овладела собой. Она районный врач. Профессионал, так же как Аня и Марианне были профессионалами, каждая в своей области. Сигрюн с блеском владеет своим мастерством. Вот единственный критерий, которым следует измерять, удалась ли твоя жизнь, думаю я, наблюдая, как она разговаривает с дежурным врачом, сообщает ему необходимые сведения перед переливанием крови. Эйрик лежит на каталке. Перед тем как его увозят в операционную, она наклоняется и что-то шепчет ему на ухо, хотя и знает, что он без сознания. Это меня трогает.

Наконец она отрывается от носилок и смотрит на меня, в глазах у нее бессилие. И я понимаю, что у нее свои тайны, что наша с Эйриком тайна — не единственная. Сигрюн подходит ко мне. Я так устал, что с трудом держусь на ногах. У меня болят оба запястья. Но она хочет, чтобы я ее обнял. И на этот раз она не боится, что нас увидит весь мир.