Я, которой не было - Майгулль Аксельссон Страница 67

Сделаем, обещает она сама себе, но прежде нужно постоять не шевелясь и просто подышать. Все органы чувств должны удостовериться, что это действительно совершилось, что наконец-то она возвратилась к себе домой. Это не сон, не фантазия, не галлюцинация, иначе не пахло бы так явственно свежим деревом, иначе она не различала бы так отчетливо каждую петельку старого свитера на шляпной полке, иначе пальцы ног не выпрямлялись бы и не поджимались сами собой, избегая соприкосновения с холодным полом.

Она входит в гостиную и зажигает люстру. Комната меньше, чем ей помнится, и куда менее красивая, но тщательно прибрана. Кто-то даже потрудился сложить дрова в камине. Четыре полена составлены пирамидой, между ними предусмотрительно положено несколько лучинок, единственное, что требуется, — щелкнуть зажигалкой, которая лежит на каминной полке. А потом Мари продолжает сидеть на корточках и тянет руки к огню — пальцы так закоченели, что почти больно. От камина мало толку, пока, во всяком случае, — надо опустить руки в горячую воду. Но что там с насосом? И водонагревателем? Она поднимается, вдруг обретя привычную уверенность и четкость движений, идет на кухню, открывает приборный шкафчик и поворачивает вентиль. Потом мгновение стоит неподвижно, вслушиваясь в шум воды в трубе, а затем тянется к крану и открывает. Да, насос работает.

В холодильнике оставили лук, она морщится от запаха, а в остальном на кухне все так, как и должно быть. Стаканы и чашки аккуратно расставлены в посудном шкафчике, на столе накрахмаленная салфетка, а на ней ваза для фруктов, пустая, ждущая. В шкафчике для консервов чисто, там пусто, если не считать нескольких банок томатной пасты. В винном ящике лежит бутылка красного вина, Мари достает ее и рассматривает этикетку. Неужели еще из той, прежней жизни? Или забыл кто-то из дачников?

Она не знает, что за люди жили в ее доме эти последние шесть лет, Катрин только отмахивалась, едва об этом заходила речь. Какие-то немцы. Истосковались по лесной глуши и тишине и готовы прилично заплатить за несколько недель в смоландском домике. Она все больше рассказывала, какого она мастера откопала в Несшё, парнишка умеет как никто приводить в порядок дома, в которых давно не жили.

Ступеньки поскрипывают, когда Мари поднимается на второй этаж, она чуть улыбается знакомому звуку: страх, что парализовал ее меньше часа назад, ушел. Тут незачем бояться темноты или одиночества. Она ведь в своем собственном доме, в своей собственной темноте, в своем собственном одиночестве. Она сама все это выбрала. А теперь осталось выбрать спальню. Мари останавливается на верхней площадке, колеблется. Большая спальня? Нет, она по-прежнему принадлежит Херберту и Ренате. Спальня поменьше, которую они со Сверкером когда-то сделали своей? Нет. Пусть эта дверь останется закрытой. Осталась ее детская, девичья комната со старым письменным столом и обоями семидесятых годов в крупный цветок.

Не включая света, довольствуясь лишь тем, что сочится из холла, даже не оглядывая комнаты, она направляется к окну и прижимается лбом к стеклу. Неужели там мигнул огонек — по ту сторону озера?

Нет. Наверное, это блик на стекле. Или вообще показалось. За окном только ночь, черная и бархатная ночь, прячущая все, что нужно скрыть.

Хокан Бергман здорово перепугался, когда Сверкер закричал, — отскочил прочь и стоит, опираясь о дверной косяк. Фотограф не реагирует, преспокойно продолжая щелкать кадр за кадром вопящего Сверкера, потом поворачивает камеру в мою сторону и наводит резкость. Сюжет бесспорно оригинален: министр международного сотрудничества сидит на корточках, зажав уши руками. Я ощущаю, как вспышки блица бьют по векам, и еще больше сжимаюсь, повернув лицо к полу и обхватив голову. Я не хочу снова утратить речь. Я ничего еще не сказала и не собираюсь, пока Хокан Бергман в доме, но снова утратить речь не хочу.

Сверкер замолк, набирая воздуха, и несколько секунд слышен только пронзительный голос Аннабель.

— Прекратите, — кричит она, но непонятно, кому эти слова адресованы — Сверкеру или фотографу. — Прекратитепрекратитепрекратите!

Сверкер снова орет, но теперь это уже не просто нечленораздельный вой, теперь в его вопле различимы слова:

— ВОН! ПОШЛИ ВСЕ ВОН! ВОН!

Фотограф по-прежнему совершенно спокоен, он лишь опускает камеру и чуть улыбается Аннабель:

— Вообще-то, думаю, он и вас имеет в виду!

И вот мы одни.

Я по-прежнему сижу на корточках, опираясь о стенку, только опускаю руки, осторожно поднимаю голову и осматриваюсь. Где-то тикают часы. На пол холла свалилась газета. В остальном все как обычно.

Сверкер тяжело дышит, челюсть отвалилась, на виске вздулась жила.

— Как ты?

Мой голос — только шепот. Сверкер не отвечает и не смотрит на меня, лишь резко дергает головой, запуская мотор, разворачивается и едет обратно в свою комнату. Там он снова разворачивает кресло напротив двери и влетает туда с такой скоростью, что дверь за ним захлопывается.

Все снова стало как обычно.

Я выпиваю три стакана воды подряд, с жадностью поднося их ко рту, и, все равно, когда я закрываю кран, меня мучает жажда. Сердце колотится в груди, словно я пробежала несколько миль. Опираюсь на раковину, чтобы не упасть.

Сверкер тоже, наверное, хочет пить.

Достаю из шкафчика кувшин и пускаю воду, чтобы пошла наконец по-настоящему холодная, когда я принесу лед из морозилки. Ледышки легко выскакивают из формочки, но тут же смерзаются вместе, едва я кидаю их в кувшин, они гремят и постукивают, пока я несу стакан и кувшин в холл и открываю локтем дверь Сверкера.

Он молчит, пока я наливаю воду в стакан, но пьет большими глотками. Поднимаю брови в знак вопроса — налить еще? Он молча кивает и открывает рот. После третьего выпитого им стакана я ставлю кувшин на стол, выпрямляюсь и слегка откашливаюсь.

— Я пока пойду к себе наверх. Если что-то понадобится — крикнешь тогда.

Я почти уверена, что на его губах заиграла улыбка. Да, точно. В первый раз за много лет Сверкер мне улыбнулся, пусть мимолетно.

В знак благодарности я поднимаю пульт и нацеливаю на CD-плеер. Знакомые звуки органа наполняют комнату. Сверкер откидывает голову назад и уплывает, растворяясь в музыке.

Наверху в кабинете я открываю свой ноутбук, но сижу и пялюсь в пустоту. Что мне писать? И кому?

А, лучше, видимо, начать с того, что непосредственно касается решения, которое предстоит принять. Каролине и Горный Король. Наклоняюсь над клавиатурой, но снова замираю, глядя в окно. Пошел дождь, и наполовину оголившиеся ветки дуба чуть покачиваются на ветру. Удовлетворенно вздыхаю. Люблю осень, всегда любила сидеть за письменным столом, глядя на осень за окном.

Слышится музыка, такая знакомая, что я даже различаю неразличимые слова:

She said: There is no reason and the truth is plain to see… [55]