Кража - Питер Кэри Страница 67

Марлена сидела тихонько, читая «Справочник художника» Майера, но судя по тому, как быстро она вскинула глаза, она ожидала от меня каких-то слов.

— Что такое, милый?

Я подтолкнул к ней страницу, стряхивая крошки тостов, и ткнул ногтем в «пястную кость».

Уголок ее рта слегка дернулся. Не улыбка, но эта гримаса что-то означала. Глядя мне прямо в глаза, она аккуратно сложила отчет.

— Тебе это ни к чему, — сказала она. И я понял наконец: теперь, когда Оливье мертв, droit morale унаследовала она.

Сбоку от меня Хью нарезал сосиски, распиливал их на одинаковые кусочки шириной в четверть дюйма.

— Выглядит скверно, дорогой, — заговорила она. — Но это не со зла. Страховка.

Каждое ее слово было чудовищным, но она спокойно сидела за столом, с привычной нежностью поглаживая мою ладонь.

— Что выглядит скверно?

— Травма, — пояснила она, покосившись на моего брата.

— Перелом?

— Страховка, — повторила она. И снова почти улыбнулась.

Она заполучила чертово droit morale, помилуй нас господи. Я прошелся по комнате, распахнул чемодан, где она хранила тренировочный костюм для бега, свои инструменты взломщика, если уж хотите знать правду. Все исчезло, кроме вонючих кед и пары шорт.

— А веревка где?

Какого ответа я добивался? «А, по веревке я влезла в окно к моему затраханному мужу. Когда я покончила с ним, веревку я выбросила. Прибежала домой и залезла в постель». Она сказала только:

— Бог в деталях. — И, торжественно простирая ко мне руки: — Больше ничего плохого с нами не случится, милый! Теперь я могу быть спокойна, никто не проникнет в наш секрет.

— Господи боже! — Я кивком указал на поедающего сосиску брата. — Он же крепко спал. Он все время был здесь.

— Не так-то легко это доказать. Но к чему открывать банку с червями? — продолжала она. — Мне-то уж совсем ни к чему.

То ли вздох, то ли смех вырвался у меня, бессмысленный, я не верил собственным ушам.

— Милый, я же не собираюсь пускать это в ход. Ты ведешь себя так, словно я хочу донести. Вовсе нет.

— И что, по-твоему, я должен теперь делать?

— Мы могли бы поехать все вместе во Францию, на юг. Мы будем счастливы. И Хью там понравится. Ты же знаешь, ему понравится.

Хью прихлебывал чай. Кто поймет, что он разобрал, о чем догадывался?

Обойдя вокруг стола, Марлена остановилась прямо передо мной. Даже на каблуках девятью дюймами ниже меня.

— Меня вполне устраивает Австралия. На что мне сдалась Франция?

Я почувствовал ласковое прикосновение к своей руке, заглянул в ее глаза и в мерцании радужной оболочки вокруг ее зрачков, этих скал посреди океана, скопления облаков, разглядел дверь в иной, странный, запутанный, блядь, мир.

Тогда-то я и струхнул.

— Значит, нет? — спросила она.

Я и пошевелиться не мог.

— Мясник, я люблю тебя.

Меня пробила дрожь.

Она покачала головой, глаза набухли крупными слезами.

— Что бы ты ни вообразил, это неправда, я докажу!

— Не надо.

— Ты — великий художник.

— Я убью тебя.

Она дернулась, но потом потянулась рукой к моей ледяной щеке.

— Я буду заботиться о тебе, — сулила она. — Буду приносить тебе завтрак в постель. Добьюсь, чтобы твои картины увидели во всем мире, всюду, где ты пожелаешь. Когда ты станешь старым и больным, я буду ухаживать за тобой.

— Ты лжешь.

— Сейчас я не лгу, милый! — Привстав на цыпочки, Марлена Лейбовиц поцеловала меня в щеку.

— Я всего лишь устранила техническую проблему, — сказала она. Выждала, словно я мог чудом переменить свое решение и со вздохом спрятала отчет о вскрытии в свою сумочку.

— Ты никогда не найдешь такую, как я.

И снова дожидалась моего ответа, а Хью яростно уставился в свою чашку.

— Нет? — повторила она.

— Нет, — повторил я.

Она скрылась за дверью, не промолвив больше ни слова. Кто знает, куда она пошла? Мы с Хью на следующее утро вылетели из аэропорта Кеннеди.

— Марлена едет? — спросил он.

— Нет, — ответил я.

Леди и джентльмены, сказал пилот, мальчики и девочки, голос нашего отца, ТОТ ЕЩЕ ТИП, он сказал, вся дорога до Сиднея — ПОД ГОРКУ. Я спросил брата, что теперь будет с его ИСКУССТВОМ, он сказал, навсегда потеряно, осталось в руках у того японца, хоть бы он сдох. На борту он осушил множество маленьких бутылочек красного вина и не желал остановиться, пока ПОДЛЫЙ УБЛЮДОК не перестал ОТВЕЧАТЬ НА ПРИЗЫВ.

Длинная-предлинная ночь, болтаемся над землей.

Потом ДУРНАЯ ПОЛОСА, то и дело меняли адрес в Сиднее — Темпи, Марриквиль, Сент-Питерз. Мясник был совершенно ВЫПОТРОШЕН, труд его жизни украли ИСТИЦА и ЯПОШКА.

ВИДЕЛ Я ВСЕ ДЕЛА, КОТОРЫЕ ДЕЛАЮТСЯ ПОД СОЛНЦЕМ, И ВОТ, ВСЕ — СУЕТА И ТОМЛЕНИЕ ДУХА! Он сам не понимал, что пишет.

Еще пару месяцев он ЗАНИМАЛСЯ ИСКУССТВОМ, но потом услышал по сиднейскому радио, станция «2-ЮИ», что Истица и Жан-Поль продали все принадлежавшие им картины Майкла Боуна японцу. Мой брат был Королем, а стал Свиньей, выпотрошенной свиньей. Поверни тушу набок и давай внутренности выматывать. Главное не порвать желудок и кишки. Когда вытащишь желудок и кишки, насколько получится, оставишь висеть под самой печенью. Покоится в мире. Выбросил пятнадцать ярдов хорошего холста на свалке в Темпи.

НЕКОГДА ЗНАМЕНИТЫЙ Майкл Боун основал компанию по уходу за газоном. Я-то занимался этим с удовольствием, но мой брат — истинный сын своего отца, вечно злится на пробки на Парраматта-роуд, и какие расходы на двухтактный дизель, и разве можно стричь газон при такой влажности.

ПОТОМУ ЧТО ВО МНОГОЙ МУДРОСТИ МНОГО ПЕЧАЛИ; И КТО УМНОЖАЕТ ЗНАНИЯ, УМНОЖАЕТ СКОРБЬ.

В мой сон врывались шаги его босых ног, шлепает по квартире, ум в смятении, сердце в неустанной работе, почки обволакивает жир. Не следует забывать, что мое счастье куплено столь дорогой для него ценой. НО… ТЕПЕРЬ МОЙ ЧЕРЕД. Хотел бы я стать лучше. Одно удовольствие подстригать траву, весеннюю поросль, сладкий аромат, мотыльки порхают в радужном воздухе, бабочки-монархи, и прочие, их имена Бог весть.

Пять лет мы жили НОРМАЛЬНОЙ ЖИЗНЬЮ.

Потом пришло письмо от наших БЫЛЫХ ВРАГОВ, из Германии, и все переменилось. Мы ВЫБИЛИ ИЗ НИХ ДЕРЬМО, однако об этом ни слова, Мяснику пишут о ПОСЛЕДНИХ СОБЫТИЯХ. Письмо из МУЗЕЯ ЛЮДВИГА, ха-ха, батареек не нужно. Моего брата пригласили полюбоваться его же картинами, повешенными в этом ЧРЕЗВЫЧАЙНО АВТОРИТЕТНОМ, как он сто раз твердил мне, МУЗЕЕ. И все-таки он боялся, вдруг это ЖЕСТОКИЙ РОЗЫГРЫШ.