Каменные клены - Лена Элтанг Страница 69

Рядом, на аллее, стояла бесплатная скамейка, но там все время менялись люди, а мне хотелось побыть одной, к тому же у меня была пачка крекеров, а ты знаешь, как я не люблю есть на людях. В конце концов на скамейке расположилось африканское семейство с колясками, картонными пакетами и термосами, и мне пришлось уйти. Сегодня пойду в Кенсингтон-Гарденз, посмотрю на белок.

И вот еще что: я прочитала про Бедренный камень, который упоминал однажды Луэллин, это оказался всего лишь булыжник, который возвращался на свое место, куда бы его ни бросили. А Бедренным его прозвали за то, что, будучи привязанным к бедру одного крестьянина, он сделал так, что бедро умерло, а камень вернулся на место.

Тетя Джейн, ну что это за ерунда — бедро умерло! Чем у него забита голова?

Чем может быть забита голова у человека, который завел парочку зябликов и купил им антикварную клетку с бронзовыми поилками и качелями из медной проволоки?

Это еще ничего. Когда я видела его в последний раз, он показал мне елизаветинскую трехпенсовую монету и сказал, что за нее можно было проплыть на лодке от Уайтхолла аж до Лондонского моста. А вот от нашего Ламбета до Вестминстера ходил паром, и всадник с лошадью стоил два пенса. Представляете, сказал он, целый всадник с лошадью! А теперь даже с билетом за двенадцать фунтов не всегда удается уехать куда надо.

Ума не приложу, к чему он все это рассказывал.

Целую, Т.

1981

Есть трава меншерафа, а угожа та трава живет, кто из ума выпивоетса, ино давать тое травы ему топить с вином и давать пить, ино будет скоро по-старому опять в уме.

Служанка Дейдра из Абертридура — тогда у них была еще служанка, ужасная растеряха, зато красавица — рассказывала про угольные отвалы, окружавшие шахтерские поселки наподобие крепостных стен, липкую угольную пыль, привычную, как вкус горелого хлеба, надшахтный копер с гигантским колесом, похожим на колесо обозрения в кардиффском парке аттракционов, плавильные печи, рассыпающие праздничные искры, ущелья, похожие на край света, где туман заползает в рот и лошади окунают копыта в пустоту.

Самым любимым рассказом Дейдры, от которого у Саши вся спина покрывалась мурашками, была история ллануитинской общины — поселка, сто двадцать лет назад ушедшего под воду целиком.

Все сорок домов и церковь святого Иоанна Иерусалимского! Их проглотило проклятое водохранилище, говорила Дейдра, округляя пронзительно-голубые глаза, и Саше представлялось чудовище такого же голубого цвета, все в струящейся голубой чешуе, разевающее пасть с голубыми зубами мертвенного прозрачного оттенка.

Такие зубы бывали у самой Саши, когда она возвращалась из вествудского леса с полной корзиной терновых ягод для цыганского сиропа, ягоды густо пачкали лицо и рот, а на дне корзины пускали густой голубоватый сок, оставляющий несмываемые пятна.

Когда Саше исполнилось девять лет и она стала писать стихи, Дейдра прочла несколько страниц, подумала немного и сказала с важностью:

— Ну что ж, детка, похоже, боги помазали твои губы майским медом и кровью мудреца. Так они поступают с теми, кому суждено складывать слова. Губы помазали даже барду Талиесину, ты будешь проходить это в школе.

— Кровью? Какая гадость, — сказала Саша и блаженно улыбнулась.

1993

Есть трава Богородичная, ростет при великих реках и та трава вельми добра малым детям давать пить в молоке, то помогает от всякия скорби. А мочняя ко всему, угодна с ладаном от врагов во храмине окуривать.

…Хедда же, напротив, многое успевала, просто двигалась медленно, поводя широкими боками, их с Младшей связывала ленивая уверенность в своей красоте, в своей нужности миру, в том, что они все успеют, обе сидели за завтраком в пижамах, не обращая внимания на то, что под ножку столика подложен кусок картонки, радуясь тому, что постояльцев сегодня нет и можно бродить целое утро в халате нараспашку.

Саше казалось, что из-за этих двух гладких мешкотных лошадок — большой и маленькой — нерв дома болезненно ослаблен, его пружины одрябли и ноют, она вертелась на стуле, нетерпеливо догрызала тост, с отвращением наблюдала, как Хедда вносит гору блинчиков, сочащихся маслом, и банку с черничным вареньем.

Еле заметная плутоватая усмешка пряталась в углах Хеддиных губ — вот она потягивается, вот она ежится, как будто ждет, что кто-то сильный, такой же большой, как она, подойдет сзади и возьмет ее глупые круглые груди в ладони и сожмет покрепче. Скорее бы, думала Саша, этот кто-то нашелся, вот бы мы с папой обрадовались, вот бы мы зажили на славу.

Растянув свой завтрак до полудня, мать и дочь засучивали рукава и принимались за стирку или уборку, а Саша брала книжку и уходила в глубь сада, там у нее был заросший боярышником угол за теплицей, возле ограды, и каменная скамейка на двух раздвоенных рыбьих хвостах, оставшаяся от прежних хозяев.

Скамейка была самой старой вещью в «Кленах», холодной, неудобной, но Саша снимала с вешалки пиджак отца, висевший в прихожей вместе со старой фетровой шляпой — отец надевал это все, когда работал в саду по воскресеньям, — и садилась на него, подвернув под себя ноги, спокойно дожидаясь, пока Хедда, потеряв терпение, придет за ней и встанет у теплицы, уперев кулаки в обтянутые сатиновым фартуком бока и покачивая головой.

Глядя в ее полные укора голубые глаза, Саша не испытывала угрызений совести, она-то знала, что дом держится на ней, независимо от того, кто в нем моет посуду или застилает постели. Раньше он держался на маме, а теперь — на ней, как бы Хедда не суетилась и не строила из себя.

Она знала, что держит «Клены» в своем маленьком кулачке и что, если она разожмет его, все рухнет, поедет, поползет, обернется бесстыдной изнанкой театрального задника — так перепуганный пассажир держит кулак крепко сжатым, когда самолет попадает в тучи и начинает неловко переваливаться с боку на бок. Пассажир-то знает, что только его желание приземлиться, остаться живым, увидеть черепичные крыши города и серую посадочную полосу аэропорта держит эту бессмысленную железную коробку в воздухе, только его жадное желание, только его.

Пишет Леви Джуниор:

Сенсация! Ламия прячет кого-то в комнате на верхнем этаже. Уже два дня! Наш друг Финн Эвертон утверждает, что это бывшая комната покойной сестры, но теперь она заперта. Финн видела, как Ламия ходит туда с чаем и тостами. Когда Финн спросила Ламию, нужно ли там убираться, та посмотрела на нее с отвращением и написала большими буквами: НЕ ЛЕЗЬ КУДА НЕ ПРОСЯТ.

let us find edna's rotten skull

Пишет Heo:

Финн известная врунья, моя сестра училась с ней в Хеверстоке. Но проверить надо, согласен. Мы с Т. последим за объектом в городе, а вы со Спайдером берите на себя дом — внутри и снаружи.