Большая грудь, широкий зад - Мо Янь Страница 7

Собак возле дома немых он избегал, потому что боялся, а Мюррея с его козой — потому что противно. Ещё более противно потому, что его жена, Шангуань Лу, испытывает какие-то особо тёплые чувства к этому рыжему дьяволу, она его преданная последовательница, он для неё — божество.

После этих мучительных раздумий Шоуси решил всё же отправиться за Фань Санем, следуя на северо-восток, хотя его очень тянуло к вышке и глазеющим внизу зевакам. В деревне всё спокойно, если не считать Сыма Тина, который там, наверху, смахивал на дрессированную обезьяну. Страх перед японцами исчез, осталось лишь восхищение матерью: умеет же оценивать ситуацию!

Для отпора пятёрке злых псов он запасся парой кирпичей. С улицы донёсся пронзительный крик мула, где-то мать звала детей.

Приблизившись к двору Суней, он с облегчением увидел, что на стене никого нет и вокруг всё тихо: ни немых, оседлавших проёмы, ни кур на гребне стены, ни дремлющих под ней собак. Стена и так невысока, с проёма вообще весь двор виден как на ладони. Там шла настоящая бойня. Жертвами в этой бойне были одинокие, но гордые куры семьи Сунь, а устроила её сама старуха Сунь, женщина весьма умелая. Про неё говаривали, что в молодости она ловко ходила по крышам и перепрыгивала через стены, промышляла в округе грабежами да и замуж за печника Суня вышла, лишь когда ею всерьёз заинтересовался закон. Во дворе, на гладкой, отливающей белизной земле уже валялось семь куриных тушек, и следы крови вокруг обозначали места предсмертных трепыханий. Ещё одна курица с перерезанным горлом выпала из рук тётушки Сунь, стукнулась о землю, но, забив крыльями, вскочила на ноги и забегала кругами. Пятеро немых, голые по пояс, сидели на корточках под карнизом и тупо переводили взгляды с бегающей кругами курицы на бабку с ножом в руках. Выражение их лиц, движения были поразительно одинаковыми, даже глаза двигались как по команде. Репутация тётушки Сунь в деревне была известная, а сейчас на дворе орудовала сухонькая, сморщенная старушка. Но лицо, стать и движения ещё сохранили следы прошлого, и можно было представить, какой молодицей она была. Пятёрка псов сидела, сбившись вместе и подняв головы с такой безбрежной таинственностью и отрешённостью в глазах, что можно было лишь гадать, что у них на уме.

Происходящее во дворе Суней завораживало, как хорошая театральная пьеса. Зрелище это приковало к себе взгляд Шоуси и заставило его остановиться, забыть обо всех переживаниях, а самое главное — о поручении матери. Опершись на стену, этот низкорослый сорокадвухлетний мужичок полностью отрешился от всего, поглощённый открывшимся перед ним действом, и тут по нему мягко, как вода, острым, как ветер, лезвием драгоценного меча скользнул и чуть не снёс полмакушки ледяной взгляд тётушки Сунь. Немые и собаки тоже повернули головы в его сторону. Глаза немых аж сверкали от злобного возбуждения.

Собаки, наклонив головы, обнажили белые клыки и приглушённо зарычали. Шерсть на загривках встала дыбом. Словно пять стрел в натянутой тетиве, они могли в любой момент рвануться вперёд. «Пора убираться подобру-поздорову», — подумал Шоуси и в ту же минуту услышал величественное покашливание тётушки. Головы немых, которые, казалось, разбухли от возбуждения, вдруг расстроенно опустились, а псы покорно растянулись на земле, выставив перед собой передние лапы.

— Что поделывает твоя матушка, уважаемый племянник Шангуань? — донёсся до него спокойный голос.

Он не сразу и сообразил, что ответить: столько хотелось всего сказать, но он не мог вымолвить ни слова и, густо покраснев, лишь бормотал, как схваченный за руку воришка.

Тётушка усмехнулась. Ухватив большого петуха с красно-чёрным хвостом, она легонько поглаживала его блестящее шелковистое оперение. Петух беспокойно покрикивал, а она выщипывала из хвоста мягкие перья и бросала в мешок из рогоза. Петух ожесточённо вырывался и рыл когтями землю.

— У вас в семье девочки в ножной волан играть умеют? — спросила она. — Лучше всего играть в волан из перьев с живого петуха. Эх, вспомнишь, как бывало…

Глянув на Шоуси, она оборвала фразу и погрузилась в воспоминания. Глаза её вроде бы уставились в стену, а вроде бы глядели сквозь неё. Шоуси смотрел, не моргая и боясь даже вздохнуть. Наконец тётушка Сунь обмякла, словно сдувшийся шарик, блеск в глазах погас, и взгляд стал мягким и печальным. Она наступила петуху на ноги, левой рукой ухватила за основание крыльев, а большим и указательным пальцами правой сдавила шею. Петуху уже было не дёрнуться, и он перестал трепыхаться. Она принялась выщипывать плотно растущие тонкие пёрышки на шее, пока не показалась голая кожа. Согнув средний палец, щёлкнула петуху по горлу. Потом достала небольшой сверкающий кинжал в форме ивового листа, неуловимое движение — и из надреза на горле птицы сначала забила, а потом закапала чёрная кровь…

Держа в руке истекающего кровью петуха, тётушка неторопливо поднялась. Оглянулась по сторонам, словно что-то ища. Прищурилась от яркого солнечного света. У Шоуси всё поплыло перед глазами. В воздухе висел удушливый запах софоры.

— Пошёл ты! — Это был голос тётушки Сунь. Чёрный петух кувырнулся в воздухе и тяжело шлёпнулся посреди двора.

Шоуси протяжно вздохнул и медленно снял руки со стены. Он вдруг вспомнил, что надо идти за Фань Санем, чтобы тот помог чёрной ослице, и уже собрался было двинуться дальше, но петух вдруг забил крыльями и каким-то чудом встал на ноги. От одного вида выщипанного хвоста и безобразно торчащей гузки Шоуси охватила паника. Из перерезанной шеи текла кровь, гребешок — когда-то красный, а теперь иссиня-белый — свесился набок. Но петух изо всех сил старался поднять голову. Старался что было мочи! Голова то поднималась, то падала, безвольно болтаясь. После нескольких попыток ему таки удалось поднять её, но она качалась из стороны в сторону. Петух опустился на землю, в клюве и в ране на шее пузырилась кровь. Золотистыми звёздочками блестели глаза. Немного обеспокоенная тётушка Сунь вытерла руки о траву. Казалось, она что-то жевала, хотя на самом деле во рту у неё ничего не было. Вдруг она смачно сплюнула и крикнула собакам:

— Ату его!

Шангуань Шоуси так и шлёпнулся задом на землю.

Когда он встал, держась за стену, во дворе Суней летели во все стороны чёрные перья, гордого петуха уже разодрали в клочья, кровь была повсюду. Собаки по-волчьи грызлись за петушиные потроха. Немые хлопали в ладоши и по-дурацки хохотали. Тётушка сидела у порога и попыхивала длинной трубкой, будто в глубоком раздумье.

Привлечённые еле слышным запахом, семеро девочек семьи Шангуань — Лайди (Ждём Братика), Чжаоди (Зовём Братика), Линди (Приводим Братика), Сянди (Думаем о Братике), Паньди (Надеемся на Братика), Няньди (Хотим Братика) и Цюди (Просим Братика) — выскользнули из восточной пристройки, где они обитали, и сгрудились под окном Шангуань Лу. Семь головок с растрёпанными волосами, в которых застряли сухие травинки, заглядывали, пытаясь понять, в чём дело. Мать сидит, откинувшись на кане и неспешно пощёлкивая арахис, — вроде бы ничего особенного. Но вот этот запах — явно тянет из окна матери. Лайди, которой уже исполнилось восемнадцать, первой поняла, что происходит. Мокрые от пота волосы матери, прикушенная до крови нижняя губа, страшно подёргивающийся живот и полная комната мух. Руки, лущившие орешки, извивались от боли, а сами орешки крошились на мелкие кусочки.