Теплоход «Иосиф Бродский» - Александр Проханов Страница 7

Сдерживая трясение в скулах, пробегавший по телу озноб, Есаул почувствовал, что может убить Президента. Сжать коричневой костяной пятерней его голое Цыплячье горло, чтобы хрустнул и провалился в глубину кадычок. Опустить железный кулак на белесое беззащитное темечко, чтобы хрустнула скорлупка и вытекли водянистые рыбьи глазки.

— Ты втянул нас в дело, в которое никогда не верил! Уедешь в Альпы и будешь кататься на лыжах, а меня в наручниках спецрейсом доставят в Гаагу. Потому что я своими руками, выполняя твои тайные поручения, наводил порядок в разоренной Ельциным России. Я создавал чеченский батальон «Восток», направляя его на «зачистки», после которых «без вести пропало» триста чеченцев и перестали действовать пятнадцать отрядов отъявленных боевиков. Я лично руководил операцией по захвату Масхадова, а потом приказал его расстрелять в подвале и подбросить в бункер, чтобы он на суде не разгласил тайну ваших с ним переговоров. Я придумал институт «спецпредставителей Президента», положивших предел оголтелому сепаратизму татар, якутов, башкир, ингушей. Я убедил тебя отказаться от выборов губернаторов, этих алчных и продажных бояр, торгующих из-под полы территориями. Я приструнил беспардонных телевизионных шавок, закрыв сначала ядовитые «Итоги», а потом и «Свободу слова». Я инициировал разорение ЮКОСа и арест его руководителей, а когда шел суд, лично вызвал судью и потребовал жесткого приговора. Я организовал устранение американца Хлебникова, этого проныры, который переселился в Москву и затеял издание «Форбса» с одной только целью — разнюхать реквизиты твоих офшорных фирм. Это я задумал монетизацию льгот, чтобы стряхнуть непосильное бюджетное бремя, которым пользовались воры и прохвосты. Я продавливал финансирование армии и флота, выбивая деньги у твоих петербургских выкормышей. Я взял на себя «выстрел» в Беслане, который положил начало ужасному штурму и привел к гибели трехсот детей. Я создал для тебя идеологию новой империи, убедил принять текст и мелодию нового гимна. Я все это сделал ради благополучия Родины, и с этим ты передаешь меня в гаагское судилище, где готовы судить патриотов любой из стран мира, выступающих против оккупации. И это называется «умыть руки»?

Есаул испытал одуряющую немощь. Силы истаяли в мышцах, ноги не держали. Рассудок, охваченный паникой, был вместилищем хаотичных мыслей, среди которых одна побуждала убить, другая — бежать и скрыться, третья — изнемочь и рухнуть прямо тут, посреди роскошного кабинета. Обморочно, шатаясь, он двинулся туда, где у окна находился Президент Парфирий.

И вдруг на его пути возник Сталин. Остановил его могучей силой, невидимым магнетизмом, от которого у Есаула оцепенели ноги, и он замер, натолкнувшись на прозрачную стену. Сталин медленно поднял усталые веки, и глаза, полные глубинного света и таинственных переливов, устремились на Есаула. В них была божественная проницательность, достигавшая таких глубин в душе Есаула, до которых не погружался он сам. Сталин поднес к губам трубку. Сделал долгий, глубокий вдох. Отвел трубку в сторону.^Направил в Есаула струю металлического, горячего дыма. Струя вонзилась в переносицу, проникла в глубинный глаз. Сквозь потаенное око омыла разум, наполнив дух холодным разумением и незыблемой волей. Окатила сердце, превратив в железный шар. Распространилась во все углы недвижного тела, пропитав стальной уверенностью, прозорливостью, негасимой страстью, где были неразличимы ненависть и любовь, а дышала мессианская вера и молитвенное служение. Казалось, Сталин с серебристо-синей струей табачного дыма переселился в Есаула, обрел в нем новое существование. Есаул ощутил присутствие в себе громадной воли, тяжкого бремени, огненного небывалого счастья.

Отошел, изумляясь своему чудесному преображению.

Президент Парфирий шагнул от окна, начиная говорить: «Видишь ли, Василий, есть только видимость власти…» В своем движении по кабинету натолкнулся на Сталина. Замер, не понимая, какая безымянная сила удерживает его на месте. Сталин поднес к губам трубку. Сделал короткий вдох, за которым последовал слабый выдох. Клуб дыма окутал лицо Президента Парфирия. Тот замахал руками, стал смешно и тонко чихать, как чихает кошка, которой шутник хозяин выпускает в нос дым сигареты.

— Откуда эта аллергия! — говорил он, обмахиваясь батистовым платком. — Надо скорее в Альпы, на чистый воздух хребтов. Впрочем, мой альпийский отпуск будет недолог. Я приглашен в свадебное путешествие Луизы Кипчак и ее жениха Франца Малютки. Говорят, на теплоходе они проплывут из Москвы в Петербург. Ты же знаешь, Луиза Кипчак — моя духовная дочь. Я чту память о ее покойном отце, который был для меня благодетелем. Кстати, Вася, и тебе не мешает поехать. Там будет Куприянов, который, кажется, уже готовит инаугурационную речь. На воде, среди непринужденных бесед, вы сможете выяснить отношения.

— Ты прав, я подумаю, — отозвался Есаул. Он был спокоен и тверд. Еще не знал, как ответит на предательство, но уже провидел возмездие, которое сияло, как прозрачный кристалл льда под негаснущем солнцем полюса.

Они стояли у открытого окна, любуясь Кремлем. В полупрозрачных резных крестах на куполах соборов, кустистых и нарядных, как золотые заросли, летали вороны и галки. Будто чаинки кружились в водоворотах синего воздуха, ныряли, пропадая в лучах.

Эти многочисленные обитатели кремлевских бойниц и башен доставляли массу хлопот хранителям кремлевских соборов. Птицы, упиваясь сиянием золота, склевывали с куполов драгоценные частицы, уносили в свои деревянные, из прутьев и веток, гнезда, выкладывали золотом неприхотливые жилища, превращая их в царские чертоги. После них на куполах оставались белесые метины, седые потеки, что сказывалось на торжественном благолепии храмов. Поэтому комендант Кремля, с разрешения Президента Парфирия, раз в неделю устраивал избиение назойливых птиц.

Вот и сейчас десяток стрелков Кремлевского полка в парадных мундирах, с ружьями, в разных концах площади были заняты избиением птиц. Вскидывали стволы. Грохали выстрелы, брызгали желтые струи огня. Подстреленные птицы рушились из синевы, срезанные дробью. Грай испуганно носился над Кремлем, метался среди крестов, а из него меткие выстрелы вырывали то одну, то другую птицу. Кремль сиял, белоснежно сверкал, окропленный вороньей кровью.

— Ловко стреляют! — Президент Парфирий восхищенно следил за потехой, отмечал возгласами каждое удачное попадание. — Я сам выбирал стрелков. Среди них есть снайперы, прошедшие Чечню. Есть Герой России, застреливший Гелаева. Когда я был в гостях у Президента Буша на его ранчо в Техасе, мы забавлялись тем, что стреляли из пневматических ружей в больших голубых лягушек в искусственном водоеме. Когда он приедет в Москву, я дам ему ружье, и он примет участие в нашей забаве.

Близко, под окном грохнул выстрел. Из пустоты, ударяясь о жестяной карниз, рухнула подстреленная ворона. Трепетала на листе железа — ком окровавленных перьев, перебитая белая кость, липкая гуща. Из раскрытого клюва вырывалось жуткое шипение. В голове, умирая, светился ненавистью и болью огненный птичий глаз. Президент Парфирий в ужасе отшатнулся. Затворил окно, глядя сквозь стекло на изуродованную птицу. Это был знак свыше. Посланная с неба черная метка, обрызганная рубиновым соком.