Маленький незнакомец - Сара Уотерс Страница 7

— Вовсе нет. — Я прихлебнул чай. — Знаете, я вспомнил свою мать.

— Почему? — В вопросе еще звучал отголосок веселья.

Наступило молчанье.

— Ну да, ведь здесь ваша мать служила няней, — сказала миссис Айрес. — Помнится, я о ней слышала. Когда это было? Вероятно, незадолго до моего появления.

Она говорила так мягко и ласково, что я устыдился своей резкости.

— Кажется, мать оставила службу году в семнадцатом, — уже спокойнее ответил я. — Здесь она познакомилась с отцом, он был посыльным бакалейщика. Этакая любовь с черного хода.

— Забавно, — промямлила Каролина.

— Не правда ли?

Родерик молча стряхнул пепел с сигареты.

— Погодите… — Миссис Айрес встала. — Кажется… если не ошибаюсь…

Из обрамленных семейных фотографий на столе она выбрала одну и, держа на отлете, пристально в нее вгляделась, но затем покачала головой.

— Без очков не вижу, — сказала она, передавая мне старинное фото в черепаховой рамке. — Возможно, тут есть ваша мать, доктор Фарадей.

На твердой коричневатой карточке был изображен южный фасад дома — я узнал высокое французское окно, растворенное, как сейчас, навстречу полуденному солнцу, и комнату, в которой мы сидели. На лужайке перед домом расположилось все тогдашнее семейство Айрес, окруженное внушительным штатом прислуги. Экономка, дворецкий, ливрейный лакей, кухарки и садовники являли собой группу буднично одетых людей, которые не особо желали увековечиться и выглядели так, словно их оторвали от дел и согнали на полянку благодаря фотографу, запоздало осененному идеей общего фото. А вот члены семейства держались весьма непринужденно: в шезлонге восседала хозяйка дома — старая миссис Беатрис Айрес, бабушка Каролины и Родерика; положив одну руку ей на плечо, а другую небрежно сунув в карман мятых белых брюк, рядом стоял ее муж. У их ног чуть неуклюже развалился худенький пятнадцатилетний юноша, который потом станет полковником; на фото он был очень похож на Родерика. Возле него на клетчатом коврике расселись младшие сестры и братья.

Я вгляделся: самого маленького из них, извивающегося младенца, держала на руках светловолосая нянька. Когда «вылетела птичка», она откинула голову, оберегаясь от молотящих воздух ручонок, и потому вышла смазанной.

Каролина покинула диван и тоже склонилась над фотографией.

— Это ваша мать? — тихо спросила она, заправляя за ухо мочалистую прядь.

— Возможно. Хотя… — Я растерянно хмыкнул, ибо за нечетко получившейся девушкой увидел другую служанку, тоже светловолосую, в таком же платье и чепце. — А может, эта… Не знаю.

— Ваша мать жива? Что, если показать ей фото?

Я покачал головой:

— Мои родители умерли. Мама скончалась, когда я учился в школе, отец — чуть позже, от сердечного приступа.

— Прошу прощения. — Каролина вернулась на диван.

— Ничего. Кажется, будто все случилось давно…

— Надеюсь, вашей матери здесь было хорошо, — сказала миссис Айрес. — Как вы считаете? Она что-нибудь говорила о нашем доме?

Я помолчал, вспоминая мамины рассказы о службе в Хандредс-Холле. Например, о том, как по утрам экономка проверяла ее ногти, или о том, как миссис Беатрис Айрес тайком приходила в комнату горничных и рылась в их баулах, досконально исследуя пожитки…

— Думаю, здесь мать нашла хороших подруг, — наконец ответил я.

— Рада это слышать. — Во взгляде миссис Айрес читалось удовольствие, если не облегчение. — Разумеется, слуги жили в своем мире. У них были свои развлечения, свои скандалы и забавы и даже свой рождественский ужин.

Ее слова всколыхнули во мне новые воспоминания. Я не отрывал глаз от фотографии; честно говоря, я был слегка ошеломлен тем, что неожиданное явление маминого лица (если это ее лицо) так меня разбередило. Наконец я положил фото на столик возле кресла. Мы заговорили о доме и саде, о том, что усадьба знавала лучшие времена.

То и дело я посматривал на фотографию и, вероятно, был заметно рассеян. Чаепитие закончилось. Выждав пару минут, я взглянул на часы и сказал, что должен идти.

— Мне будет приятно, если вы возьмете фотографию, доктор Фарадей, — мягко сказала миссис Айрес.

— Что вы! — испугался я. — Нет-нет, я не могу.

— Возьмите. Забирайте прямо с рамкой.

— Правда, берите, — прервала мои возражения Каролина. — Не забывайте: до выздоровления Бетти вся уборка на мне, и я ужасно рада, что одной вещью для протирки будет меньше.

— Спасибо, вы так любезны… — Я покраснел и запинался. — Ей-богу, вы слишком добры…

Фотографию упаковали в старую оберточную бумагу, и я спрятал ее в саквояж. Потом распрощался с миссис Айрес и потрепал пса за теплые черные уши. Каролина хотела проводить меня к машине, но Родерик ее остановил:

— Не беспокойся, я провожу доктора.

Сморщившись от усилия, он встал с дивана. Каролина бросила на него озабоченный взгляд; поняв, что брат решительно настроен меня сопровождать, она промолчала и подала мне натруженную, но красивую руку:

— До свиданья, доктор Фарадей. Я очень рада, что нашлась эта фотография. Смотрите на нее и вспоминайте нас, ладно?

— Обещаю.

Коридорный сумрак заставил меня сощуриться. Следом за Родериком я свернул направо, миновал несколько закрытых комнат, но вскоре коридор стал светлее и шире, и мы вышли в вестибюль.

Я замедлил шаг и огляделся — прихожая была великолепна. Пол, в шахматном порядке выложенный розовым и кроваво-красным мрамором, своим отблеском окрашивал в багрянец светлые деревянные панели стен. Но главной здесь была лестница красного дерева: отполированные перила змеились единой непрерывной линией в изящной угловатой спирали, которая поднималась на два этажа, образуя лестничный колодец в пятнадцать футов шириной и шестьдесят высотой, освещенный прохладным мягким светом из матового купола крыши. Я застыл, глядя вверх.

— Впечатляет, да? — сказал Родерик. — В затемнение ох и намучились мы с этим куполом.

Он потянул большую парадную дверь. Разбухшая и покоробившаяся створка с жутким скрежетом проехала по мраморному полу. На крыльце нас окатило жаркой волной.

— Черт, так и парит, — поморщился Родерик. — А вам еще ехать, не завидую… Что у вас за машина? «Руби». Как она вам?

Базовая модель «остина» ничем примечательным похвастать не могла, но, угадав в Родерике заядлого автомобилиста, я продемонстрировал ему свою малышку и даже открыл капот, чтобы он посмотрел, как установлен двигатель.

— Сельские дороги сущее наказание, — сказал я, захлопывая крышку.

— Да уж. Приходится много ездить?

— В легкий день — пятнадцать — двадцать вызовов, в тяжелый — свыше тридцати. В основном колесишь по округе, но еще есть парочка приватных пациентов в Банбери.