Человек, который спит - Жорж Перек Страница 7

С течением времени перед тобой откроется неподвижная жизнь, без рывков, без сумятицы: никакой неровности, никакой неуравновешенности. Минута за минутой, час за часом, день за днем, время года за временем года, что-то начнется и никогда не кончится: твоя растительная жизнь, твое безразличное существование.

Здесь ты учишься длиться. Иногда, властелином времени, властелином мира, маленьким внимательным паучком в центре своей паутины, ты царствуешь над Парижем: ты правишь севером от авеню де л'Опера, югом — от касс Лувра, востоком и западом — от улицы Сент-Оноре.

Иногда ты пытаешься отгадать загадочное лицо, проступающее в результате сложной игры светотени и трещин на какой-то части потолка, глаза и нос или нос и рот, лоб, который не обрывается никакой прядью, или же точный рисунок ушной раковины, набросок плеча или шеи.

Существует тысяча способов убивать время, и ни один не похож на другой, но каждый стоит остальных, тысяча способов ничего не ожидать, тысяча игр, которые ты можешь выдумывать и тут же оставлять.

Тебе предстоит научиться всему, всему тому, чему не учатся: одиночеству, безразличию, терпению, молчанию. Ты должен отвыкнуть от всего: не встречаться с теми, с кем ты так долго общался; не садиться, чтобы пообедать или выпить чашку кофе, на привычное место, которое другие ежедневно занимали, а порой даже отвоевывали для тебя, не держаться за слабеющие связи, за узы дружбы, которая кое-как выживала в трусливой, компромиссной обиде.

Ты — один, и поскольку ты один, тебе не следует смотреть на часы, тебе не следует считать минуты. Ты уже не должен лихорадочно распечатывать конверты, ты уже не должен разочаровываться, находя вместо писем лишь рекламный проспект, предлагающий тебе за скромную сумму в семьдесят семь франков приобрести десертный сервиз с твоей монограммой или альбом шедевров западноевропейского искусства.

Ты должен научиться забвению; тебе предстоит забывать надеяться, предпринимать, добиваться, упорствовать.

Ты себя не сдерживаешь и делаешь это почти легко. Ты избегаешь путей, которыми следовал слишком долго. Ты не задерживаешь проходящее время, и оно стирает из памяти лица, телефонные номера, адреса, улыбки, голоса.

Ты забываешь, что ты научился забывать, что ты — однажды — навязал себе забвение. Ты бродишь по бульвару Сен-Мишель, уже ничего не узнавая, не обращая внимания на витрины, не привлекая внимания снующих взад и вперед студентов. Ты уже не заходишь в кафе и не обходишь залы с озабоченным видом, протискиваясь к самым дальним столикам в поисках сам не зная кого. Ты уже никого не ищешь в очередях, которые выстраиваются каждые два часа перед семью кинозалами на улице Шампольон. Ты уже не слоняешься со скорбным видом по большому двору Сорбонны, ты уже не бредешь по длинным коридорам к дверям аудиторий, ты уже не идешь в библиотеку и не встречаешь приветственные улыбки, кивки и слова.

Ты — одинок. Ты учишься ходить, как одинокие, слоняться, бродить, видеть, не глядя, глядеть, не видя. Ты учишься быть прозрачным, неподвижным, несуществующим. Ты учишься быть тенью и смотреть на людей так, как если бы они были камнями. Ты учишься продолжать сидеть, продолжать лежать, продолжать стоять. Ты учишься тщательно пережевывать каждый кусок, находить тот же пресный вкус в каждой частице пищи, подносимой ко рту. Ты учишься смотреть на выставленные в галереях картины так, как если бы они были кусками стен или потолков, а на стены и потолки — как если бы они были живописными полотнами, на которых ты без устали исследуешь десятки, тысячи каждый раз заново открываемых путей, неумолимые лабиринты, текст, который никто не сумел бы расшифровать, рассыпающиеся лица.

Ты заходишь в глубь острова Сен-Луи, ты проходишь по улице Вожирар, ты идешь в сторону Перейр, в сторону Шато-Ландон. Ты шагаешь медленно, ты возвращаешься, ты обтираешь витрины. Полки с хозяйственными, электрическими, галантерейными, антикварными товарами. Ты садишься на парапет моста Луи-Филиппа и смотришь, как под пролетом раскручивается и скручивается водяная спираль, воронка, которую то углубляет, то сглаживает извечное давление. Дальше, за выступом опоры проходят катера и баржи, нарушая остаточной волной игру воды с каменной стеной. Вдоль набережных неподвижно сидящие рыбаки следят за неуклонно сносимыми поплавками.

Сидя на террасе кафе за бокалом пива или чашкой кофе, ты смотришь на улицу. Проезжают частные машины, такси, фургоны, автобусы, мотоциклы, мопеды, их плотный поток прерывают редкие и краткие затишья — далекие отражения светофоров, регулирующих движение. По тротуарам текут постоянные, но более плавные двусторонние потоки пешеходов. Двое мужчин с одинаковыми папками из кожзаменителя идут навстречу друг другу одинаково усталым шагом; мать и дочь, дети, пожилые женщины, нагруженные сетками, военный, чьи руки оттянуты двумя тяжелыми чемоданами, и прочие люди с пакетами, газетами, трубками, зонтами, собаками, животами, шляпами, колясками, в форме, одни почти бегут, другие еле волочат ноги, останавливаясь перед витринами, здороваясь, расставаясь, обгоняя и отставая, встречаясь, старые и молодые, мужчины и женщины, счастливые и несчастные. Беспрерывно распадающиеся и вновь образующиеся группы скапливаются около автобусных остановок. Человек-сэндвич [5]раздает рекламные проспекты. Какая-то женщина тщетно машет рукой проезжающим мимо такси. К тебе приближается, усиливаясь, сирена пожарной или полицейской машины.

Стремительно проносится бригада аварийной службы, вызванная по какой необходимости? Ты ничего не знаешь о законах, согласно которым все эти незнакомые друг другу и тебе люди собираются на улице, куда ты пришел первый раз в жизни и где тебе делать нечего, разве что смотреть на толпу, которая прибывает и убывает, торопится, останавливается: эти ноги на тротуарах, эти колеса на проезжей части, к чему они здесь? Куда они все устремлены? Кто их зовет? Кто их отзывает? Какая сила или тайна заставляет людей ставить поочередно правую и левую ногу на тротуар, координируя эти движения с максимальной — совершеннее не придумаешь — эффективностью? Тысячи бесполезных действий пересекаются на какой-то миг в чересчур узком поле твоего почти нейтрального зрения. Люди одновременно протягивают и сжимают друг другу, словно желая расплющить, правые руки; они издают ртами звуки, составляющие сообщения, которые, видимо, имеют какой-то смысл; они двигают во все стороны щеками, носами, бровями, губами, руками, подчеркивая свои слова экспрессивной мимикой; они достают свои записные книжки, обгоняют, приветствуют, оскорбляют, поздравляют, толкают; они шествуют, не видя тебя, хотя ты сидишь в нескольких сантиметрах от них на террасе кафе и не перестаешь на них смотреть.

Ты бродишь бесцельно. Ты представляешь себе классификации улиц, районов, домов: районы шальные, районы спальные, улицы торговые, улицы мертвые, улицы кладбищенские, фасады плешивые, фасады трухлявые, фасады шелудивые, фасады замаскированные.

Ты идешь вдоль маленьких скверов, тебя обгоняют дети, они убегают и оставляют на парапете ограды железную или деревянную линейку. Ты садишься на скамейки с зелеными деревянными рейками и чугунными ножками, отлитыми в форме львиных лап. Пожилые сторожа-калеки беседуют с молоденькими няньками. На чуть присыпанной песком земле ты носком ботинка рисуешь круги, квадраты, чей-то глаз, свои инициалы.