Град Божий - Эдгар Доктороу Страница 7

может быть, и есть та самая тень самого себя.

Он мог бы спеть:

«Я и я, которое есть моя тень,

Мы вдвоем здесь, на безымянной авеню.

И люди все попрятались в дома,

Оставив весь этот проклятый город моей тени и мне».

Он говорит о Падении Человека в бездну несчастья:

«I hear no footsteps but my own

And the avenue goes straight on down between the tall buildings

For miles and miles, and the lights turn green

And the lights turn red,

As if it mattered, as if there were metered taxis and trucks and cars and buses

Bumper to bumper, hellish ruckuses

Of horns blowing, cops blowing their whistles

A river of people, eddying souls

The avenue flowing as far as you can see with millions of folks none of them me.

But that’s not what I see.

I’m all alone I’m casting my shadow on a sunny pavement

Scuttling along in the street of my enslavement chained to my shadow, bone by bone».

Потом певец слышит, как часы бьют двенадцать раз:

Но что это —

Полдень или полночь?

Не есть ли это конец времен, конец срока терпения Его?

Путь ведет певца на небо — это открываются двери космоса.

Он размышляет: что, если за дверью нет неба? И нет ничего для бедного смертного?

Зачем же тогда приведен я сюда?

И во имя чего живу?

(Робкие аплодисменты.)

Но задумайся на мгновение, что знаменует собой тень:

Солнце на небе — вот что значит это знамение.

Не тот это мир, что в твоих струнах,

Но мир Божий,

Святость и грех,

И вновь и вновь

Приходится нам отличать

Одно от другого.

Твоя тень означает лишь одно:

Свет Господа не проходит сквозь тебя,

Ты и плоть твоя непрозрачны,

И непрозрачность эта твердит тебе истину во имя Его!

В двенадцать часов — когда время мое подойдет к концу? —

Начнется восхождение мое по лестнице Его!

Я услышу: не стучи, волнуя сердца свое,

Ибо врата отворены!

Я восчувствую, как Его теплый небесный свет

Падает на меня.

Я обернусь, и тени не будет!

Она уйдет, чтобы привести с собой еще одну душу!

О, как счастлив тот день, когда зазвонит колокол

По всем несчастным душам.

И говорю вам, что не испытают печали,

Когда поймут, что пришли они

К славе Его!

(Восторженные аплодисменты.)

Певец говорит: «Of all the troubles I’ve seen

The last and worst is the trouble of never again having someone to tell my troubles to».

В действительности же он говорит: «I’d be trouble-free

If I had someone to listen other than me».

Мы слышим печальную песнь об утраченной любви,

Воспоминание о времени былого счастья,

Когда был он половиной прекрасной,

Высоко парившей пары,

Радовавшейся покою неспешного пути…

Но теперь сопровождает его лишь бледная тень.

И это не просто праздничная сцена —

Вся в цветах. Звучит живая песнь,

И другие прекрасные пары

С флагом шествуют в свой шабат,

Купаясь в тепле утреннего солнца,

Словно это пасхальный крестный ход,

на который вышли люди града.

Охваченные благодарностью. Весь град обратился к лучшему;

Но он — одинокий, поющий погребальную песнь

по роману души своей,

Увядший в расцвете, он расстроен

И достигает назначения всех затененных существ.

Дверь самого таинственного и молчаливого дома

Распахивается прежде,

Чем он успевает постучать в нее;

И он шагает во тьму

Тени, отброшенной Богом.

И певец вынужден признать,

Входя в эту дверь:

In His shadow I am nothing, don’t even have my shadow anymore».

(Несколько неуверенных хлопков.)

Тень я,

ты — тень,

что станет делать

эта тень…

Восстает на рассвете,

тает к полудню,

приходит вечер,

и с ним луна

Нисходит к земле

беззвучно

грустно

уходит тень, уходит навсегда.

— А что, если это не небеса, а обычная дверь?

— У меня нет больше тени…

— Мы сами не понимаем славы, к которой движемся…

— Исчезла тень, исчезла…

Me and My shadow,

Strolling down the avenue.

Me and my shadow

Not a soul to tell our troubles to…

(Дикое одобрение.)

* * *

То, что вселенная, включая наше о ней представление, начала свое существование благодаря счастливой случайности, то, что эта темная вселенная немыслимой величины возникла в результате случайного самозарождения… представляется еще более абсурдным, чем идея Творца.

Эйнштейн был одним из немногих физиков, которые легко уживались с концепцией Творца. Бога он называл не иначе как Один Старик. Альберт не был стильным писателем, но тем не менее сумел подобрать самые точные слова для выражения понятия. Так или иначе, но Бог действительно очень стар… потому что еще в пятидесятые годы археологи обнаружили в Помптинийских Полях на тирренском побережье Западной Италии священное захоронение в неандертальской пещере. Там был найден череп мужчины, помещенный в каменный саркофаг. Верхушка черепа была спилена, нижняя челюсть отделена, а все, что осталось, использовалось как чаша для питья. Вот насколько стар Бог. Что же касается Единственности… то это правильно хотя бы в силу того, что невозможно создать двойника Бога, он вмещает в себя все сущее и к тому же лишен пола. Так что фраза оказалась в высшей степени точной: Один Старик. Естественно, это не было большим откровением. Свою работу физика Альберт видел в том, чтобы следовать за Богом, словно Бог обитал в силе тяготения, или, подобно челноку, метался между слабыми и сильными ядерными взаимодействиями, или мог быть наблюдаем одновременно и здесь, и там, перемещаясь со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду… Конечно, это не тот Бог, которому люди возносят свои молитвы, но, черт возьми, это начало, это нечто, если не все, что нам надо хотя бы для того, чтобы оставаться верными самим себе.