Четыре жизни ивы - Шань Са Страница 7

Однажды ночью он был один на веранде и среди моря пионов увидел женщину в изумрудном платье. Он вздрогнул, решив, что видит сон. Но она заговорила с ним. Голос её звучал ясно и отчётливо, его не заглушал шелест цветочных лепестков.

— Почему вы не позволяете мне подождать? Зачем отнимаете надежду?

Она побледнела И замолчала, переводя дыхание. Чун Ян заметил, что Люй И одета, как в самую первую их встречу, когда она вышла к нему из паланкина. Её волосы обрели прежний блеск и переливались в ночи. Тонко накрашенное лицо сияло. Из-под воротника верхнего, изумрудного, платья выглядывало нижнее — бирюзовое. Платья были сколоты изумрудной застёжкой и перехвачены на талии поясом, сплетённым из золотых нитей. На поясе, связанные лентой, висели пять нефритовых колец. Первое было цвета осенней листвы, второе — цвета огня, а последнее — красное, как кровь.

— Вы приказываете мне уйти, — продолжила она звенящим от отчаяния голосом. — Я подчиняюсь! Прощайте, Чун Ян! Вы подарили мне жизнь и с нежностью ухаживали за мной. Вы внушили мне чувство такой силы, что я не знаю, какое имя ему дать. Вы неверно меня поняли. Я не презираю вас. Я всего лишь пыталась дотянуться, дорасти до вас. Теперь, раз мне больше нельзя следовать за вами, я отдаю вам свою жизнь!

Чун Ян хотел возразить, но она отвернулась. Резкий порыв ветра пролетел по саду, и шёлковое платье Люй И зашелестело и заструилось. В лунном свете Чун Ян увидел, как ноги его жены уходят в землю, а распущенные волосы превращаются в хрупкие ветки. Глаза, рот и нос исчезали за чешуйчатой корой, которая постепенно прорастала на её коже.

Люй И исчезла, и вместо неё появилась плакучая ива. Её крона шелестела — так, словно молодая женщина всё ещё говорила со своим мужем. Поражённый Чун Ян не успел вымолвить ни слова. Листья пожелтели и облетели. Ветер подхватывал их, кружил в воздухе и уносил за стену. Через мгновение от дерева остался один трухлявый ствол.

В саду появился Цин II, которого Чун Ян не видел уже очень давно. Он бросился к плакучей иве, обнял её, оросил горькими слезами и повернулся к изумлённому Чун Яну.

— Мы — не люди, — сказал он. — Мы — те плакучие ивы, что вы посадили под окнами своего дома. В детстве сестра поклялась вознаградить вас за доброту. Теперь судьба велит нам расстаться.

Он поклонился Чун Яну и исчез в темноте.

Чун Ян очнулся, обвёл взглядом сад и не нашёл в нём ничего необычного. Лепестки пионов трепетали под ночным ветерком, словно кто-то что-то неслышно шептал.

Гонец, посланный Чун Яном в горы, вернулся в Пекин и привёз назад золото.

На границе стало неспокойно. Чун Ян покинул столицу, забрав с собой маршальскую печать. Доброжелатели предупреждали, что отсутствовать при дворе опасно, но он верил, что его тоску и уныние излечит только война.

За Великой стеной, в краю варваров, ветер перекатывал по земле огромные, как колёса повозок, камни. Ржали лошади, хрипло пели рожки, хлопали флаги, звенела сталь клинков. Напряжение, ужас и жажда славы наполняли душу Чун Яна новым покоем и ясностью.

В середине шестого новолуния с неба посыпались мохнатые, как гусиный пух, хлопья снега. После сражений на девственно-белой земле оставались лежать тела убитых воинов и мёртвые лошади, трава была красной от крови.

Чун Яну доставили послание Императора. Властитель писал, что скоро умрёт, и маршал поспешил вернуться в Пекин. Стражники арестовали его у ворот Дворца.

Несколько министров воспользовались отсутствием Чун Яна и агонией И Юя и отдали солдатам приказ окружить дворец.

Произошёл государственный переворот, И Юй умер, Ин Цзун получил свободу, вернул себе трон и приговорил Чун Яна к смерти. Он был женат на принцессе из императорской семьи, поэтому год спустя смертную казнь заменили ссылкой на Утёс мира.

Путь туда лежал через родной город Чун Яна. Его вели по главной улице, и привлечённые звуками гонгов и звоном кандалов на ногах преступника зеваки сбегались поглазеть на него. Чун Ян увидел дом отца, который покинул двенадцатилетним мальчиком, и умолил стражников отвести его туда, отдав им последние гроши.

От былой роскоши не осталось и следа: ставни валялись на земле, крыша поросла травой. Мародёры пробили стену и украли детали мраморной отделки, разрушили колонны, выломали дверные рамы из драгоценного дерева. Исчезло всё, что представляло хоть какую-то ценность. От детства Чун Яна ничего не осталось.

Перед пыльными, затянутыми паутиной окнами его комнаты стояли сгнившие стволы двух плакучих ив.

Чун Ян вспомнил сцену расставания с Люй И: он обнял её и увлёк под старое дерево, что росло у дороги, и они поклялись найти друг друга в самом начале следующей жизни и быть, как брат и сестра.

Впереди Чун Яна ждали мрак и одиночество.

Моя семья прибыла к императорскому двору в середине XIX века, когда генерал Чжу Юань Чжан изгнал монголов из Китая, провозгласил себя Императором и основал династию Мин. Он воздал должное соратникам по борьбе и наградил за верность моего предка, генерала Мэн Кая, дав ему титул герцога Долгого Процветания.

Триста лет десять поколений моей семьи без устали наживали богатство, власть и славу. Сыновья занимали высокие посты при дворе, дочери вступали в выгодные браки.

Потом случился голод, и страну наводнили бандиты. Они разграбили провинции, захватили Пекин и вошли в Запретный город. Император повесился в своём саду, а вождь мятежников генерал Ли Цзычэн взошёл на трон.

С севера, прознав о волнениях в Империи, пришли маньчжурские варвары. Генерал-предатель открыл им проход в Великой стене. Лучники убили узурпатора Ли Цзычэна, вождь дикарей стал новым владыкой Запретного города и основал династию Цин.

Триста членов нашей семьи пали в битвах или сложили головы на плахе, под секирой палача. Один из моих предков сумел выжить и, проведя два года в скитаниях, осел на высокогорном плато, на юго-западе страны, под защитой бурных рек и неприступных гор, где жили одни только дикие племена и никто не мог раскрыть тайну его происхождения. Он взял другое имя, снова женился, выстроил над пропастью укреплённый замок и стал выращивать скот.

Мои предки томились от скуки и богатели в нескончаемом ожидании, надеясь, что Империя маньчжуров падёт и мандарины снова взойдут на трон. Дочерей они выдавали замуж за местных феодалов, теша гордыню иллюзией всемогущества. Мальчики, к несчастью, рождались так редко, что наш род едва не угас.

Мой отец взял в жёны дочь одного из богатейших торговцев Юго-Западного Китая. В качестве приданого она принесла ему земли, скот и лавки. За два миновавших после свадьбы года отец взял в дом двух наложниц, но ни одна не родила ему ребёнка.

Моя почтенная матушка страстно молилась три тысячи дней, выдержала предписанное колдуньей мучительное лечение и наконец понесла. Мы с братом провели первые дни жизни в утробе нашей матери, слившись воедино.