Все утра мира - Паскаль Киньяр Страница 7

– Прислушайтесь к звуку кисти господина Божена.

Они оба закрыли глаза и стали вслушиваться в шорох кисти по полотну. Затем господин де Сент-Коломб сказал:

– Теперь вы познали технику ведения смычка.

Господин Божен обернулся, чтобы спросить, о чем это они там шепчутся.

– Я говорил о смычке, сравнивая его с вашей кистью, – отвечал господин де Сент-Коломб.

– Полагаю, вы заблуждаетесь, – со смехом возразил художник. – Я люблю золото. И занимаюсь тем, что отыскиваю дорогу, ведущую к таинственным его отблескам.

Они распрощались с господином Боженом. Белый чепец клином на лбу сухо кивнул вслед гостям, когда за ними затворялась тяжелая резная дверь. На улице бесновался снежный ураган. Они ничего не видели и то и дело оступались в сугробах. Наконец они вошли в находившийся поблизости зал для игры в мяч. Заказали по чашке супа, выпили его, дуя на горячее облачко пара и прохаживаясь по зале. Они смотрели на знатных господ, что играли в окружении своей челяди. Юные дамы, сопровождавшие кавалеров, приветствовали аплодисментами лучшие удары. Затем они вошли в другую залу, где на подмостках декламировали две женщины. Одна из них произносила громко и нараспев:

– «Они блестели ярче факелов и мечей. Прекрасная даже без украшений, в одном лишь сиянии своей прелести, вырванная из пучины сна. Чего же ты хочешь? Мне неведомо, может ли эта небрежность, эти факелы и тени, эти крики в тишине…»

Вторая медленно вторила ей, октавою ниже:

– «Я хотел заговорить с нею, но голос мой пресекся. Застывший, охваченный бесконечным изумлением при виде этого образа, я тщетно пытался отвлечься. Слишком живым был он в моих глазах; мне чудилось, будто я говорю с нею, мне милы были даже ее слезы, что текли по моей вине…»

Пока актрисы произносили все это с нелепой трагической жестикуляцией, Сент-Коломб шептал на ухо Маре:

– Слышите мелодию пафоса фразы? Музыка – это та же человеческая речь.

Они покинули заведение. Снег уже не падал, но сугробы достигали отворотов сапог. Стояла непроницаемая тьма, ни луны, ни звезд. Их обогнал человек с факелом, закрывая от ветра огонь рукою; они следовали за ним. Последние редкие хлопья спускались им на головы.

Господин де Сент-Коломб остановил своего ученика, тронув его за плечо: какой-то мальчишка, спустив штаны, мочился неподалеку; горячая струйка прожигала дыру в сугробе. Журчание мочи, расплавлявшей снег, смешивалось с шорохом падающих снежинок. Сент-Коломб вновь прижал палец к губам.

– А теперь вы услышали деташе в мелизмах.

– Но это еще и нисходящая хроматическая гамма! – возразил господин Марен Маре.

Господин де Сент-Коломб пожал плечами.

– Я положу эту нисходящую хроматическую гамму на вашу могилу, сударь.

Что он, кстати, и сделал много лет спустя. Господин Маре спросил:

– А может, истинная музыка связана с тишиною?

– Нет, – ответил господин де Сент-Коломб.

Он был занят тем, что окутывал голову шалью; потом нахлобучил сверху шляпу поглубже, чтобы шаль не сползла. Сдвинув на бок перевязь шпаги, путавшейся у него в ногах, он сунул картину с вафлями под мышку, отвернулся и тоже помочился, но на стену. Затем взглянул на господина Маре и сказал:

– Время уже позднее. У меня озябли ноги. Разрешите откланяться, сударь.

И внезапно покинул своего спутника.

Было начало весны. Сент-Коломб вытолкал своего ученика из домика на шелковице. Держа виолы в руках, они оба молча пересекли сад под мелким весенним дождем и шумно ввалились в дом. Сент-Коломб крикнул, зовя дочерей. Вид у него был разгневанный. Он сказал:

– Ну же, играйте, сударь! Взволнуйте наконец своею игрой наш слух!

Туанетта бегом спустилась по лестнице. Она села подле двери, ведущей в сад. Мадлен подошла и поцеловала Марена Маре, который сообщил ей, устанавливая меж колен и настраивая виолу, что вчера он играл в часовне перед королем. У Мадлен потемнели глаза. Атмосфера была натянутой, как струна, что вот-вот лопнет. Пока Мадлен стирала краем передника дождевые капли с виолы, Марен Маре еще раз шепнул ей на ухо:

– Он разъярен оттого, что вчера я играл в часовне перед королем.

Лицо господина де Сент-Коломба омрачилось еще больше. Туанетта сделала предостерегающий знак Марену Маре. Однако тот, ничего не замечая, продолжал рассказывать Мадлен о том, как королеве поставили под ноги грелку с угольями и как эта грелка…

– Играйте же! – приказал господин де Сент-Коломб.

– Взгляни, Мадлен, я опалил низ моей виолы. Один из стражников заметил, что она дымится, и указал мне на нее своею пикою. Но она не сгорела. То есть не сгорела по-настоящему. Просто почернела и…

Два кулака с грохотом обрушились на деревянный стол. Все подскочили.

Господин де Сент-Коломб, яростно оскалившись, выкрикнул:

– Играйте!

– Ты только взгляни, Мадлен! – продолжал Марен.

– Играй же! – взмолилась Туанетта.

Но тут Сент-Коломб бросился к юноше и вырвал инструмент у него из рук.

– Нет! – закричал Марен и вскочил с места, пытаясь отнять виолу. Однако господин де Сент-Коломб уже не владел собою. Он метался по комнате, размахивая виолой в воздухе. Марен Маре бегал за ним, простирая руки к своему инструменту, дабы помешать учителю свершить самое ужасное. Он кричал: «Нет! Нет!» Мадлен, скованная ужасом, беспомощно теребила передник. Туанетта же, встав со стула, бросилась к мужчинам.

Сент-Коломб подбежал к очагу, размахнулся и со всею силой ударил виолой о каменную кладку. Зеркало над камином раскололось от сотрясения. Марен Маре сжалея в комок и завыл. Господин де Сент-Коломб швырнул обломки виолы на пол и принялся топтать их своими ботфортами. Туанетта пыталась оттащить отца за полы, с плачем взывая к нему. Миг спустя все четверо смолкли. Теперь они стояли неподвижно, пораженные случившимся и непонимающе глядя на обломки. Господин де Сент-Коломб, смертельно побледнев, опустил голову на руки. Он пытался исторгнуть свое всегдашнее горестное: «А-а-ах! А-а-ах!» Но ему не удавалось перевести дыхание.

– Отец, отец! – твердила Туанетта с горькими слезами, гладя его по спине и плечам.

Сент-Коломб пошевелил пальцами и выдавил наконец из груди короткий возглас: «Ах!», словно тонущий человек в свой последний миг. Затем он вышел прочь из залы. Марен Маре плакал в объятиях Мадлен, что стояла перед ним на коленях, все еще дрожа от недавнего испуга. Господин де Сент-Коломб вернулся с кошельком в руке. Развязав шнурки, он сосчитал золотые монеты, подошел к Марену Маре, бросил кошелек к его ногам и собрался было выйти. Марен Маре вскочил и крикнул ему вслед:

– Сударь, вы могли хотя бы извиниться за то, что совершили!

Господин де Сент-Коломб обернулся и с полным спокойствием ответил: