Апокриф - Владимир Гончаров Страница 7

Вряд ли кто захочет, чтобы его назвали палачом, но возможность лично и без нудных юридических процедур наказать действительного или мнимого обидчика очень уж многим представляется истинным лицом справедливости! Как замечательно почувствовать себя всесильным в толпе! Выместить злобу и раздражение за все свои неудачи и унижения! Выволочь за ворот из кабинета этого мерзкого чиновника, дать ему леща, чтобы на карачках летел со ступеней! Он лично мне ничего не сделал?! Пусть! Все равно он из той породы, от которой я вот так натерпелся! Будут знать! А вот этот торгаш совсем зажрался! Против народа, говорят, идет, сволочь! Булыжником по витрине! Все разнести! Машин тут буржуи какие-то понаставили! Перевернуть!..

Страна погрузилась в полосу перманентного погрома. Нашлось множество людей, решивших воспользоваться ситуацией для сведения личных счетов и разорения конкурентов. Доносы на явных и скрытых «противленцев» пошли пачками. На индульгенцию мог рассчитывать лишь тот, кто вступил в «Объединенное Отечество» или ПСМ и при этом демонстрировал радикальный патриотизм.

Дед Тиоракиса (господин Варбоди) в это время состоял в должности главного инженера рудного бассейна «Кривая Гора», преподавал в местном университете и почти закончил капитальный труд, в котором обосновывал необходимость широкого развития открытого способа добычи полезных ископаемых при одновременном сокращении малорентабельного — шахтного.

В одно, как это говорится, прекрасное утро в дверь квартиры Варбоди позвонили. За порогом инженер обнаружил какую-то старую жилистую хрычевку в потертом пальто, которая, сверкая ненавидящим взглядом, сунула ему в руки небольшую сероватую бумажку с отпечатанным текстом и потребовала расписаться в получении, раскрыв перед носом Варбоди только что начатую, воняющую свежим переплетным клеем, разносную книгу.

«Что это?» — ошарашено спросил Варбоди. — «Повестка о явке в КРАД!» — злобно и одновременно как-то радостно почти пропела хрычовка. — «Ах, вот оно что…» — задумчиво отозвался Варбоди. Глядя мимо омерзительной курьерши, он аккуратно разорвал бумажку на восемь частей, смяв обрывки в комок, отправил его в урну, стоявшую на лестничной площадке и, не прощаясь, тихо закрыл дверь.

Через два дня в местной газете «Трибуна» появилась яростная редакционная статья, в которой отщепенцу Варбоди воздавалось полной мерой за его «вечный развращающий скептицизм по отношению ко всему, что делается в родном отечестве», за «низкопоклонство перед сомнительным иностранным опытом», за «презрение к традиционным духовным и религиозным ценностям народа». Но самое ужасное состояло в том, что главный инженер рудного бассейна затевает масштабную экономическую диверсию — переход на карьерный метод добычи, что приведет к массовым увольнениям шахтеров и, следовательно, к неисчислимым бедствиям для их семей, а также к тяжелейшим экологическим последствиям вследствие того, что «весь родной край с его уникальным ландшафтом будет перекопан гигантскими ямами». «Предательство и преступная некомпетентность этого так называемого интеллектуала настолько очевидны, — обличала газета, — что он трусливо отказался от предоставленной ему возможности защитить свою позицию на заседании КРАД… Инженер Варбоди единогласным решением Комиссии признан лицом, систематически, целенаправленно и с особым цинизмом осуществляющим антипатриотическую деятельность… Гуманизм нашего законодательства, к сожалению, не позволяет отправить отщепенца в тюрьму, где ему самое место, но долг каждого честного патриота Кривой Горы — выразить этому недостойному субъекту свой гнев и презрение, а также дать определенно понять, что мы не собираемся терпеть его в своем обществе…»

* * *

На второй день после публикации директор рудного бассейна, человек не глупый, не злой и относившийся с симпатией к Варбоди, разговаривая с ним у себя в кабинете, глядя в стол и вертя в пальцах хрустальную пепельницу, мямлил:

— Послушай, старина, ты же понимаешь… Работать не дадут ни тебе, ни мне… Намекают, сволочи, что замордуют проверками там… комиссиями. Налоговики цепляться начнут… Всякую блоху выискивать будут, чтобы слонов из нее понаделать… А? Понимаешь? В лучшем случае, выгонят нас, в худшем — разорят и посадят! Ну, в общем, уйти тебе надо… На время… Ну, пересидеть все это…

Варбоди, сидя в кресле напротив директора, смотрел через его плечо куда-то в окно, в невыразительное белесое небо за ним, и мелко, не в такт обращенным к нему словам кивая головой, время от времени рассеянно произносил:

— Да, да… Конечно… Да, ты прав… прав…

Через полчаса, когда он уходил из кабинета, оставив на столе прошение об отставке, директор, догнав его у двери (у закрытой двери) и (ох, с каким облегчением!) тряся ему руку, вполголоса торопливо говорил:

— Искренно… как друг советую… ей богу! Уехать, уехать тебе надо куда-нибудь вместе с семьей! А то — жить ведь не дадут! Деньги-то есть? Есть? На переезд? Помочь? Нет? Нет?? Ну, бывай… бывай! Все когда-нибудь устроится…

* * *

В том, что жить не дадут и что придется покинуть насиженное место, инженер Варбоди убедился в течение двух последующих недель.

Среди весьма широкого круга людей, с которыми он дружил, приятельствовал, соседствовал, общался по работе на рудодобывающем предприятии или в университете, просто среди тех, кто знал его как весьма заметную личность в жизни Кривой Горы, произошла стремительная сепарация.

Только три или четыре человека продолжали общаться с семейством Варбоди так, как будто ничего не произошло. Примерно две третьих как бы испарились: перестали появляться, приглашать, звонить и отвечать на телефонные звонки, встретив инженера или его жену на улице, ускоряли шаг и стремительно, как бы спеша по очень срочному делу, пробегали мимо, в лучшем случае, едва кивнув головой или коснувшись кончиками пальцев полей шляпы в качестве эрзац-приветствия. Из оставшейся трети нашлось с десяток таких, которые с разной степенью публичности сочли необходимым осудить вызывающе непатриотичное поведение бывшего товарища (коллеги, сослуживца) и этим ограничились, оставшиеся — с удовольствием и азартом приняли участие в травле.

* * *

Инженер Варбоди был человеком весьма решительным и принципиальным, когда возникала необходимость высказать свою позицию по любому вопросу, не взирая на ранги, лица и общепринятое мнение, однако, борцом — не был. Ему было вполне достаточно оставаться при собственном мнении (если он был убежден в его верности) даже тогда, когда это вредило его личным интересам. Однако продвигать идеи, которых он держался, так сказать, в массы, убеждать в своей правоте других — не стремился. «Этим пусть те занимаются, кому в парламент нужно… или в мученики, — говорил он, — а мне достаточно, если я хотя бы о себе самом смогу думать как о порядочном человеке. Вообще не представляю, как можно общаться с толпой… Там ведь планка общения должна быть на уровне самых тупых. Для толпы не доводы нужны, а лозунги. Я так не умею…»

Еще меньше Варбоди представлял себе, как толпе можно противостоять. И, тем более, не желал для себя сего сомнительного и небезопасного жребия. Самый лучший, по его мнению, способ действий, ввиду слепо и азартно несущегося (все равно к какой цели) стада, — это отойти в сторону. Ну, обдаст смрадом, ну, забрызгают навозной жижей из-под копыт, — но хотя бы насмерть не затопчут.