Лето, бабушка и я - Тинатин Мжаванадзе Страница 7

Женщины делают тоже много чего интересного, но их предметы — кастрюли, тазики и прищепки — можно взять в любое время, а мужские — недоступны, папа ружье даже потрогать не дает.

— Мурадович, посмотри, что твоя красавица делает!

Папа смотрит под стол и видит меня с бычком во рту.

— А ну-ка вылезай, — вытаскивает он меня оттуда и отнимает бычок. — Я в жизни ни одной папиросы не выкурил, а эта в кого пошла? Смотри, бабушка увидит — будешь все лето с курами играть.

Папа на меня никогда не сердится, называет — отрада старости.

Больше ничего интересного я не вижу — может, пойти домой? Хотя вон на крыльце спит большая хозяйская собака.

Я давно хочу с ней поиграть — она лохматая, как маленький мамонт, а у нашей Найды — шелковые гладкие волосы.

Иду к собаке и трогаю ее, она утробно рычит в полусне. Наверное, она так с детьми играет. Сажусь на собаку верхом, неожиданно та рывком вскакивает, опрокинув меня, утыкается носом в мой живот, и вдруг — ай, как больно!

Я кричу, все начинают шуметь и бегать, папа тащит меня на руках домой, бабушка причитает, и они мажут мне чем-то горючим живот.

— Ну что за ребенок, Господи, дай мне ее вырастить, ни одной такой у меня не было. — У бабушки слегка дрожат руки, и я понимаю, что я очень драгоценная. Бабушка и папа собираются везти меня в больницу.

Дальше было много дней очень интересно, потому что мы с бабушкой ходили в дальнюю дорогу до больницы и обратно.

— Укола не боишься? — поразился доктор. — Ты смотри, какая смелая, от иголок все дети орут!

— Ох, доктор, хоть вы ее напугайте, а то совсем ничего не боится, как родилась, покоя не знаю, — жалуется бабушка, но я думаю, что это она хвастается, потому что сама же недавно про меня сказала — «пятерых мальчиков стоит».

Я и сама это знаю.

Обратный путь утомляет, мы часто присаживаемся отдыхать в тени.

— Ба, возьми меня на ручки, — прошу я.

— Я тоже устала, ты меня потом понесешь? — хитро говорит бабушка.

Открываю глаза во всю ширь — я же маленькая, ну как я такую большую бабушку подниму, с ума, что ли, сошла. Но она обещает, что скоро будет вода.

Это самая холодная в мире вода из железного желобка, наверху шумят гигантские деревья с длинными листьями, они очень хорошо пахнут лекарством.

— Наберем эвкалиптов, я тебя в отваре выкупаю вечером, а то комары совсем ребенка закусали, — говорит бабушка.

Последний кусок дороги ведет мимо кладбища.

Я с интересом смотрю на камни с портретами и не понимаю, почему бабушка не разрешает их трогать.

Совсем скоро наш двор.

— Ну что, уходила бабушку? — встречает нас возле ворот соседка, чья собака меня укусила.

— Здравствуй, Сурие, — сдержанно отвечает бабушка. — Что ребенок может понимать? Куда взрослые смотрели, интересно.

— Мы-то ее привязали, но ваша сорвиголова все равно собак не боится, что значит — городской ребенок, — качает головой Сурие. — Ты в кого такая уродилась?

— Она теперь каждый день мне будет это говорить? — вполголоса ворчит бабушка и запирает ворота. — В кого уродилась! Да уж вам такая и не приснится!

Удивительно повезло моей семье, что я родилась именно у них.

У меня остались три крошечных белых шрамика на память о жизни в раю.

На меня надели темно-синий костюмчик. Шерстяной, кусачий. Я все время ерзаю и чешусь.

На костюме тонкие белые и красные полоски — по низу свитера и на рукавах.

— Как ей хорошо синее к золотым волосам! Красавица, русалочка!

— Твой глаз в твою жопу, — вполголоса бормочет бабушка, — никуда ребенка вывести нельзя, налетят как коршуны. Своих нарожайте и хвалите!

— Мама! — шепотом вскрикивает мама.

— Никто не слышал, что ты нервничаешь, — осаживает ее бабушка и прерывисто вздыхает.

Я впервые в таком странном месте.

Очень много людей, очень шумно, все с большими чемоданами, и какая-то женщина квакает непонятное по радио, а люди хватают чемоданы и бегут — все в одном направлении.

Мы с мамой, папой и бабушкой стоим возле длинного железного домика. У него огромные колеса, которые сильно пахнут — как трактор в деревне у соседа Тамаза.

Старшие говорят о чем-то своем, я у папы на руках верчу головой — мне ужасно нравятся светящиеся буквы на стене.

Мы заходим внутрь домика — а там комнатки! Папа поставил меня на пол, я немедленно побежала, потому что устала без движения — ножки затекли.

— Стой, стой! Куда! Мама, как ты ее довезешь, не знаю, ей-богу!

Меня ловят на входе в одну из маленьких комнат — там темно, и сидят какие-то незнакомые люди.

— Наше купе вот тут, — говорит папа. Свет включается, я вижу диванчики с подушками и столик у окна. Папа сажает меня на один диванчик, а второй — о, чудо! — поднимает, а под ним — яма.

Мама и бабушка складывают в эту яму наши сумки и чемоданы. Диванчик снова захлопывается.

— Не вздумай пальчик туда засунуть, — предупреждает папа.

— Мы с бабушкой здесь будем жить? — догадываюсь я.

Старшие смеются — они каждый раз смеются, стоит мне сказать хоть слово. Наверное, я специальный человек, чтобы смешить других людей. Снисходительно похохатываю.

— Вот билеты, а деньги проверила? Шукри вас встретит, ничего не бойтесь. Лекарства вроде все взяли. Чай вам дадут, а где сумка с едой?

— Идите уже, — спохватывается бабушка.

Мама с папой целуют нас, выходят из комнатки. Бабушка снимает наконец с меня жаркий свитер, башка застревает, я отбиваюсь руками, падаю с диванчика, и башка вылетает вон! Какое облегчение!

Бабушка отодвигает занавеску на окне и — о, еще чудо! — мама с папой стоят уже там!

— Они не будут с нами жить? — тревожно спрашиваю я.

— Мы сейчас поедем, — успокаивает бабушка.

Как поедем? Это же дом, а не машина! Я ездила в машине. Она пахнет так противно, что меня сразу начинает мутить, и голова кружится, и я начинаю хныкать, машину часто останавливают, дают мне воды, моют лицо. Не люблю ездить в машине — если бы не деревня, вообще бы в нее не села никогда.

Но это не машина, водителя нет. Люди ходят взад-вперед по коридорчику, может, это самолет?

Вдруг домик качнулся. Мама и папа замахали так, будто собрались оторваться от асфальта и полететь. Я оглядываюсь на бабушку, она тоже машет, значит — опасаться нечего. Мама и папа, и все это странное место со светящимися буквами, и квакающим радио — все поплыло вбок, и вскоре пропало, а вместо них, как в телевизоре, пошли другие картинки.